Открыт театр, открытий полный…

Пастельно-акварельный сад

Всероссийский театральный фестиваль «Актеры России – Михаилу Щепкину» открылся на сцене Белгородского государственного академического театра имени Щепкина спектак­лем хозяев «Вишневый сад» в постановке Б. Морозова. И несмотря на то что количество «Вишневых садов», просмотренных членами экспертного совета в различных театрах России, составляет, наверное, полсотни, театральные критики белгородский спектакль хвалили, найдя в постановке и замечательные актерские работы, и новизну...
А. Кузнецова, обозреватель «Литературной газеты»:
– Качество хорошего театра – когда его спектакли со временем «вырастают», набирают силу. Я уже видела ваш «Вишневый сад» на фестивале в Калуге и должна сказать – он очень вырос! Открывается новизна темы, внутри Чехова уже бывшей и незамеченной остальными постановщиками: ведь Лопахин – не последний владелец сада! Грядет будущий Хам, который уже виден в образе лакея Яшки, и в замечательной сцене с прохожим (выклянчив у Раневской монету, он издевательски смеется: глупая барыня дала слишком много!). Спектакль у белгородцев получился такой пастельно-акварельный, ну прямо до души добрался.

Ю. Большакова, доцент Российской академии теат­рального искусства:
– За всеми персонажами спектакля интересно следить, потому что есть внутреннее взаимодействие актера со своим персонажем. Виталию Старикову (Гаев) нужно сказать слова благодарности. Он не позволяет смеяться над своим героем, а старается увидеть глубину. Это свойство у каждого артиста связано с его внут­ренней системой ценностей.
Н. Старосельская, шеф-редактор журнала «Страстной бульвар, 10»:
– Гаева Стариков сыграл этаким 51-летним ребенком, обиженно надувающим губы. И все его разговоры, прожекты с работой в банке – игры старящегося человека, не понимающего, что он уже не ребенок. Прекрасные образы созданы Д. Гарновым (Лопахин), А. Манохиным (Петя), И. Нарожним (Симеонов-Пищик), И. Ткачевым (Яшка)...

Два вечера с Беляковичем

Второй фестивальный день поразил не только критиков. «Мы просто не узнаем наших актеров, они какие-то новые!» – с восхищением говорили зрители. «Консервативный», «традиционный» (и какой там еще?) Белгородский театр в течение двух вечеров показал широкую амплитуду своих возможностей, после традиционного психологического представив театр ярко зрелищный и современный. «Куклы» поставил в Белгороде В. Белякович, художественный руководитель Московского театра на Юго-Западе, и некоторые критики, видевшие московскую постановку, считают – белгородский спектакль интереснее.
Появлению на сцене удивительной кукольной труппы ­сеньора Пигмалиона, о которой говорит весь Мадрид, предшествует выход театральных антрепренеров и актеров, крайне обеспокоенных срывом своих контрактов: публика, махнув рукой на старое доброе теат­ральное мастерство, валом валит на представления механических артистов, превосходящих людей, кажется, по всем статьям – они не устают, не болеют, не требуют пищи...
И появление кукол действительно ввергает в состояние шока: пластичные, эластичные, совершенные тела, облаченные в черную унисекс-форму, выходят из своих зеркальных коробок (зеркала – любимая декорация В. Беляковича, позволяющая расширять пространство и играть с отражениями). Режиссер и ассистент по пластике А. Манохин добились в этом деле потрясающих результатов – особенно впечатляет, когда по сигналу повелителя актеры-куклы удаляются в свои коробки жалкой пригоршней звенящих железок...

Музыка, тревожная и величественная, звучит практически постоянно, задавая ритм всему действию. В «танцевальном ритме» – без единого слова! – «разговаривают» с Пигмалионом Герцог (В. Бгавин), его супруга Аурелия (Э. Ткачева). Знаменательной встрече Герцога с кук­лой-примой Помпониной (В. Васильева) также дан хореографический образ: потрясенное лицо Герцога, пораженного роковой любовью к прекрасной кукле, – одна из замечательно лаконичных актерских находок спектак­ля. Незабываемы блестящие зарисовки «портретов» кукол – Херувима (в герое читается образ вечно страдающего любовника из комедии дель-арте Арлекина) А. Манохина, Балабола (А. Белояров) с его безразмерным языком, самовлюбленной Марилонды (О. Бгавина), певицы с тонкой творческой натурой Дондинеллы (Н. Пахоменко), Хуана-Болвана (А. Йовчев).
По поводу Пигмалиона зрителя постоянно мистифицируют. Сначала в его образе появляется зловещий Брандахлыст (Д. Гарнов), затем оказывается, что это просто розыгрыш, призванный показать мадридцам, что куклы действительно неотличимы от людей, а настоящий Пигмалион – тот, которого на нерве, эмоционально играет И. Ткачев. Режиссер дает зрителю тонкие, почти незаметные «подсказки»: руки Пигмалионов нет-нет да и вывернутся, как у марионетки, находящейся в силках невидимых веревочек...
Завораживающее, но несколько затянувшееся шоу-дефиле становится настоящим спектак-лем, когда в среде совершенных кукол, так похожих на людей, что им известны все человеческие пороки (зависть, гордыня, сребролюбие, похоть), начинается брожение умов. Кукла Херувим, оказывается, способна любить одну-единственную, бессердечную. Брандахлыст ощущает себя почти человеком... И все куклы восстают против «кукольной мутоты» своего существования, причина которой видится им в тирании Пигмалиона.
Зрители обращают внимание на несколько тем, затронутых постановщиком. Кому-то кажется, что главная из них – политическая. Сцена с кукольным заговором, когда персонажи распределяют портфели в будущем правительстве, конечно, актуальная сатирическая зарисовка. Примечательно, что, как и в жизни, бунтовщики идут за Балаболом, который и сам не знает, чем может все закончиться, но зато твердо знает, что «роль» народа – «голодать, роптать и вымирать». Вторая тема настойчиво предлагается нам с самого начала – судьба традиционного (допустим, психологического) театра, конфликт его с искусством формы, неодухотворенным олицетворением которого являются куклы. Режиссер ведет ее до самого финала, когда следует сенсационный выход третьего, окончательного Пигмалиона (засл. арт. РФ И. Кириллов), заявляющего о закрытии кукольного театра по причине разочарования в возможностях своих созданий.
Финал стилистически диссонирует со всем образом и атмосферой спектакля не только своим резонерством и пафосом. Проб-лема в том, что ради надуманного конфликта куклы и актера во плоти затоптана важная, все время пробивающаяся тема восстания куклы против своего Творца. Конфликт куклы и живого не может быть трагедией (а жанр спектакля трагифарс), зато восстание Создания против источника своей жизни, Творца, – классическая трагедия, лежащая в основе человеческого бытия.
Безмозглая кукла Помпонина из любопытства стреляет в Пигмалиона-1 (И. Ткачева), но отчего обесточенные механизмы падают вокруг него горой трупов? Ведь Пигмалион-1 – тоже кукла! Замысел режиссера здесь явно вступает в противоречие с логикой драматургического материала.
В тексте есть прямая отсылка к Библии: кукла, возомнившая себя равной человеку, ехидно напоминает, что и сам человек – не более чем глиняная кукла, созданная из праха, и судьба ее – стать прахом в конце земного существования. Однако еще до физической смерти человек может «окуклиться», потерять какую-то часть своей живой души.
«Я сыграл в театре столько ролей, что иногда чувствую, что совсем окуклился», – говорит дон Агустин, очень интересно сыгранный А. Зотовым. В его исполнении гротеск органично соседствует с искренним обращением к собственной душе: кто я, кукла, управляемая похотями, или все-таки «образ Божий»? Куклой, красивой игрушкой чувствует себя Аурелия в доме Герцога и по-своему попытается в финале преодолеть эту жестокую зависимость, вырваться из кукольного существования... Судьба страдающей женщины, нелюбимой неверным мужем, тонко сыграна Э. Ткачевой на каких-то, должно быть, флюидах – сам-то текст роли крошечный.

*

Валерий Белякович тяготеет к большим объемам, как показали два театральных вечера – с «Кук-лами», поставленными в Белгороде, и с «Дракулой», спектак-лем его Театра на Юго-Западе.
Как и в «Куклах», чрезмерно утяжеленных повторами и длиннотами, в «Дракуле» мысль постановщика вязнет в... замечательной театральности, изобретательности режиссуры и сценографии. Средневековая легенда о графе-вампире Дракуле поставлена так, что компьютерные спецэффекты, как говорится, отдыхают.
Какой-то невероятный фокус с зеркалами, наклонно стоящими в абсолютно черном пространстве, создает впечатление призрачности движения персонажей, постоянного двоения миров на «этот» и «тот», в котором живут загубленные Дракулой души. Отражения героев в зеркалах тоже живут какой-то своей собственной жизнью. За героями, как тени, часто шествуют нависающие отражения, от которых они кажутся не теми, кем представляются, а зловещими великанами, вампирами, «носферату».
Не очень понятно, зачем режиссер постоянно смешивает жанры, рассказывая кровавую готическую историю. Жизнелюб-жених Джонатан (М. Белякович), например, выдает целое представление в духе классического конферанса, сыплет шутку за шуткой: «Трудно быть человеком – люди мешают», «Человеком можно почувствовать себя только в зоопарке» и т. д. А самая первая сцена Джонатана с невестой Вильгельминой (К. Дымонт) сделана в духе пародии на слащавый дамский роман эпохи романтизма: «Ах!» и «Ах!» Дальнейшее развитие спектакля не особенно убеждает в необходимости этой иронической тональности. Нам предлагается история, имеющая как бы духовно-мистическое измерение. Некоторые критики после спектакля высказывали режиссеру очень серьезное замечание по поводу перепутанности нравственных ориентиров и спорности финала. Другие, напротив, отмечали затронутую тему «черной стороны» человеческой личности, находя, что в Дракуле, Вильгельмине и других персонажах к финалу «рождается свет» (?!).
Третьи сочли тему покаяния грешника (в частности, в образе страдающего вампира поневоле Рэтфилда, блестяще сыгранного А. Санниковым) центральной в спектакле. Словом, невнятность режиссерской мысли породила десятки трактовок и толкований, запутав зрителей и критиков в своих силках. Спектакль, отлично сыгранный А. Матошиным, К. Дымонт, Е. Шестовской, М. Беляковичем и другими актерами, можно было бы смотреть просто как сказку. Но это, признаюсь, немного скучно для трех часов...

Спор с Чеховым и танго с Островским

Огорчила «Чайка» Одесского академического русского драматического театра в постановке хорошо знакомого белгородцам режиссера А. Литвина (на сцене БГАДТ имени М. С. Щепкина шли поставленные им «Таланты и поклонники», «А дальше – тишина», «Кабала святош», имевшие большой успех у зрителя). Замысел спектакля, догадываюсь, был интересным. Не вызывает особого протеста радикально новая трактовка образа Тригорина (кстати, он у Литвина кажется главным героем, в котором воплощена идея творческого конформизма). Писательство в его исполнении – какое-то совершенно прозаическое занятие: подслушивать, подглядывать, записывать, удачно штамповать литературные образы...
Это какой-то дачник с Николиной горы, где всласть живут себе в своей уютной резервации маститые писатели, внутренне переживающие удачную поимку ерша на местном водоеме острее, чем творческий труд. Актер, заслуженный артист Украины Ю. Невгамонный нелепо одет в коротенькие брючки, рубаху-косоворотку (как же, он русский писатель!), шляпу пенсионера. В него по-школярски влюблена Нина Заречная, глупенькая барышня, мечтающая о сцене (А. Швец).
И все бы было возможно в этой новой для Чехова истории (и омолаживающая творческий дух страсть старика к его юной почитательнице, и драма брошенной, несостоявшейся, изломанной жизнью женщины, уделом которой станет провинциальная сцена и пьяные купцы), но... Замысел споткнулся об актерские возможности одесситов. Одни артисты естественно и гармонично живут на сцене, как, например, народный артист Украины О. Школьник в роли Сорина, другие, как исполнительница роли Нины, то не знают, что делать на сцене, то произносят монологи бездумно-механически-возвышенно, то ведут диалог «мимо» своего партнера.
Полное отсутствие актерского ансамбля, разностилевость рисунков ролей, очень разный уровень профессионального мастерства загубили спектакль на корню. И потому так возмущает в финале пьяная Нина Заречная, пытающаяся вспомнить свой монолог из треплевского спектак-ля, который казался ей на заре туманной юности входом в дивный мир театра. И не убеждает самоубийство талантливого человека Треплева (С. Поляков), не нашедшего ни в чем опоры. И серые шинели, в которые пере-одеваются все персонажи (кроме счастливо избежавшего сей участи, ушедшего из этого пошлого мира, способного загубить любой талант, Треплева), заставляют недоумевать и досадовать: ах, какой бы мог быть интересный спектакль! Мог бы...

*

Встреча с Владимирским академическим областным драматическим театром («На всякого мудреца довольно простоты» режиссера С. Морозова) стала для зрителей большим праздником. Это было заметно не только по овациям после спектакля, но и по реакции зала во время действия: зрители то от души хохотали, то испуганно ахали в ключевых моментах. Островский в исполнении владимирцев получился современным, острым и притом – очень смешным. Текст Островского звучал во всем своем многоцветье, сочный и емкий, но без привычной для классических постановок неторопливости. Художник по костюмам Светлана Матвеева одела актеров в современную одежду – пиджаки, водолазки, мини-юбки, художник-постановщик О. Головко убрал из сценического пространства все, кроме конторки главного героя и кушетки Мамаевой, да в отдельных сценах поставил рабочий стол. Режиссер не стал заморачиваться сложными мизансценами, заменив их простой расстановкой фигур по периметру, как в шахматах, а все пространство спектакля отдал блестящей игре актеров, точно чувствующих
партнера и зрителя.
Глумов (А. Аладышев) не имеет в спектакле образа, связанного со временем, – это может быть и современный тип офис-менеджера, честолюбивого карьериста, идущего к своей цели любым путем. «Важные и очень важные господа» Мамаев, Крутицкий и Городулин – деловые люди города, мафиозная бизнес-элита, прикидывающая при виде чужака: наш? не наш? Глумов, в первой сцене только алчно наблюдающий сквозь занавес-жалюзи за бурлящей жизнью элиты, на наших глазах прорвется через
барьеры к заветной цели, с помощью ловких интриг станет своим в этом мире. Очень интересны образы Глумовой (нар. арт. РФ Г. Иванова), этакого «живого аккумулятора» лицемерия и хитрости, тонко играющей на слабостях людей, скучающей жены богатого человека Мамаевой (засл. арт. Л. Гордеева); простодушной любительницы юродивых и гадалок Турусиной (Л. Корягина), имеющей, впрочем, занимательное прошлое. Вместе с народным артистом РФ М. Асафовым (Крутицкий) они несколькими черточками «сыграли» для зрителя свой оставшийся в прошлом роман. В спектакле нет ни одного лишнего героя, даже «люди» важных господ получили образы раскормленных, но хорошо оплаченных и потому вечно бдящих телохранителей.
Марши и танго, строевые проходы серьезных людей в дорогих пиджаках и аристократические танцы их скучающих метресс стали органичным обрамлением спектакля. Это музыкальные темы двух сфер, в которых стремится завоевать себе место Глумов, – карьера и «дела сердечные»...И... вмиг потеряет все, когда его тайный дневник станет достоянием гласности. В финале Глумов, совершив ошибку, теряет все. Злодей будет наказан за лицемерие, обман и подлость? Вовсе нет. Сцена экзекуции, которую совершают над Глумовым «важные люди», подчеркнуто бесстрастна. Они просто разоблачают героя, стаскивая с него покровы одежды, как будто желая убедиться – что там еще есть? «Погодите, господа, я вам нужен!» – отчаянно кричит герой, но они пинают его, толкают... вяло... очень вяло... «Дельный человек... Надо будет его потом приласкать», – роняет Крутицкий. И незаметно угрожающие движения персонажей изменяют свой характер — в страстном танго с негодяем сплетаются женщины... А мужчины выстраиваются за ним затылок в затылок... И вот они идут на нас, серая колонна готовых на все людей. Глумов, самый алчный волк, молча избран ими в свои вожаки, потому что он самый наглый, самый ненасытный среди наглых и ненасытных. Это племя всегда чует, кто «наши», а кто «не наши».
Островского в театрах ставят часто, но такие свежие трактовки, дополненные роскошным актерством, встречаются не каждый день. Приятно, что Сергей Морозов Белгороду не чужой – много лет назад молодой режиссер поставил в Белгороде «Ящерицу», тоже незабываемый спектакль...