Тридцать третий после Пушкина

Писатель Юрий Поляков, лауреат Бунинской и Гоголевской премий, автор ставших в свое время литературным событием повестей «Сто дней до приказа», «ЧП районного масштаба» и многих других, приезжал к нам по приглашению БГАДТ имени М. С. Щепкина, открывшего сезон премьерой спектакля «Одноклассники» по его пьесе. В музее театра и состоялась встреча писателя с поклонниками его литературного и журналистского творчества. В непринужденной обстановке артисты, журналисты, студенты пообщались с гостем, который отвечал на самые разные интересующие их вопросы – от литературных до политических. Фрагменты этой встречи предлагаем вашему вниманию.
– Юрий Михайлович, как вам удается вести столь многогранную деятельность – вы и прозаик, и драматург, и главный редактор еженедельной газеты?
– Еще с советских времен бытует стереотип, что лучше всего писателю работать дворником. Тогда это точно хороший писатель! Если он управдом, то это уже подозрительно... Ну да, Андрей Платонов работал когда-то дворником в Литинституте... Но практически все классики XIX века были если не государственными чиновниками, то, как Пушкин и Достоевский, – журналистами, издателями газет и журналов. Некрасов был просто, можно сказать, журнальным магнатом и очень прилично на этом зарабатывал. А я много лет занимался только литературным трудом – с 1986-го по 2001 год, до того, как мне предложили возглавить «Литературную газету».
Инсценировки своих произведений я начал писать давно. Театр «Табакерка», недавно отметивший свое 20-летие, начинался моей пьесой по повести «ЧП районного масштаба». Спектакль шел у них под названием «Кресло». А оригинальные пьесы я начал писать в конце 90-х годов, можно сказать, от отчаяния. Мы с женой Натальей любим в театры ходить, а в то время эти походы всегда вызывали шок. На сцене можно было увидеть какую-нибудь перевод­ную комедию положений, очень смешную, которая забывалась начисто, пока ты после спектакля шел с номерком в гардероб. Еще можно было увидеть перелицовку классики. Например, «Три сестры» Чехова, где главный конфликт – между Тузенбахом и Соленым, потому что до этого они были любовниками, но барон решает жениться на «натуралке» и получает пулю от ревнивца. Я не иронизирую, а пересказываю реальную трактовку классики 90-х годов! Или можно было увидеть на сцене мусорные баки и в каждом – по герою; они рассуждают о смысле жизни, о наркотиках, а все заканчивается свальным грехом.
Когда мы с Говорухиным работали над фильмом «Ворошиловский стрелок» (я там выступил в качестве сценариста), исполнитель главной роли Михаил Ульянов попросил нас написать для его театра «нормальную пьесу», без чернухи и нецензурщины, чтобы не стыдно было смотреть всей семьей. Мы такую пьесу написали, называлась она «Смотрины». Но Ульянов счел ее слишком острой. Взяла ее Татьяна Доронина. Во МХАТ имени Горького «Смотрины» успешно идут уже 12–13-й сезон. Вообще, я написал немало пьес, в основном комедии, и они почти все идут в московских театрах: в Сатире, во МХАТ имени Горького, у Вячеслава Шалевича в театре имени Рубена Симонова, в Театре Российской Армии.
В 2007–2008 году я писал пьесу о поколении, разрубленном пополам 1991 годом. Моим сверстникам было легче, потому что страна, в которой мы жили, политический строй рухнули, когда нам было по 37 лет, и мы были уже людьми, сформировавшимися нравственно, социально и профессионально. А как это ударило по тем, кому было 17–18 лет?.. Так вот, я чувствовал, что пьеса у меня получилась... И для меня было большим удивлением, когда театры под разными предлогами один за другим начали «Одноклассников» возвращать. Одни вежливо обещали – «когда-нибудь, через четыре сезона, непременно поставим, а сейчас извините...». Другие прямо говорили, что им пьеса не подходит. Директор театра Ленкома очень обрадовался возможности занять в спектакле Караченцова (главная роль Ивана Костромитина, инвалида-афганца, была как будто создана для него, и Москва бы ломилась на спектакль со своим любимым актером). Но после прочтения Марк Захаров сказал: «Эта пьеса абсолютно чуждой нам идеологии, и мы ее ставить не будем!». Зато главный режиссер Театра Российской Армии Борис Морозов, прочитав мою пьесу, позвонил мне на следующий день около 8 часов утра: «Никому не отдавай, я все отложу, а ее поставлю!». Теперь она идет не только у Морозова, но и по всей стране, от Калининграда до Владивостока. И вот Борис Афанасьевич перенес постановку в Белгород...
Везде это своеобычное произведение, иногда в чем- то, а иногда сильно отличающееся от оригинала. Не текстуально, конечно, но по режиссерскому решению. Одному постановщику важнее социальная острота, другому – лирическая тема, третьему – мелодраматичность...

– Хочется знать: все-таки в каком жанре вы чувствуете себя наиболее вольготно? Что вам более близко – поэзия, проза или драматургия?
– Видите ли, существует какая-то закономерность – каждый серьезный отечественный прозаик писал пьесы. В какой-то момент хочется уйти от словесной вязи и перейти к жесткому диалогу. На мой взгляд, мне больше всего удаются социально-психологические комедии. Даже если взять «Одноклас­сницу», в ней, несмотря на драматичность, много комических, даже фарсовых моментов. Наша жизнь так устроена: мы плачем, а через полчаса смеемся, потом опять плачем... Однако если я пишу какую-то серьезную прозу, то не могу отложить ее в сторону на несколько месяцев и заняться пьесой. Этим ведают какие-то разные части мозга! Вот от стихов к прозе переход органичен.
– «Литературная газета» – издание патриотичное, пророссийское, заставляющее думать... Наверное, вам непросто найти сегодня единомышленников в элите отечественной интеллигенции?
– Казалось бы, какой еще может быть газета, издаваемая в России, – только пророссийской! Но, к сожалению, антироссийских, антипатриотичных газет достаточно... Один государственный чиновник в интервью «Российской газете» заявил, что его беспокоит проблема «казенного патриотизма». Я ему возразил, что у нас в стране эта проблема появится нескоро, у нас – проблема «казенного антипатриотизма», который финансируется из государственной казны!
Когда в 2001 году я пришел в «Литгазету», это был заповедник непуганых либералов, которые не желали понять, что произошло в 1991 году. Имя Валентина Распутина, например, ни разу не упоминалось. В сфере культуры, журналистики высказывать свои патриотические взгляды, приверженность интересам своей страны – дело опасное. Если ты позиционируешь себя таким образом, то очень быстро понимаешь, что гранты – не для тебя, поездки на фестивали – не для тебя, престижные ярмарки, премии «Букер», «Большая книга» – не для тебя. В сентябре в Краснодаре, во время «круглого стола» с президентом, я выступил и сказал об этом: о каком воспитании патриотизма может идти речь, если современный деятель культуры, который рискнет объявить себя патриотом, обречен на то, что его быстро оттеснят на краешек... Правда, со мной это сложно сделать. Как писатель, я получил признание еще при советской власти, у меня есть свой читатель, во мне заинтересован издатель, и живу я не с грантов и премий, а от издания книг. Я человек независимый, хотя некоторое давление все равно ощущаю.
Я стал 33-м редактором «Литературной газеты». Первым был Пушкин. Он заложил основы, которые мы по мере сил стараемся развивать... Когда мы стали делать из «ЛГ» газету общего направления, где выступали писатели, политики, общественные деятели разных направлений, это вызвало шок. Как нас только не «полоскали»! Но мы выяснили, что людей, придерживающихся близких нам взглядов, немало. Сначала они побаивались высказываться, потом дело наладилось. «Литературка» сегодня газета полифоничная: мы даем слово и либералам, и коммунистам, и традиционалам, чем выигрышно отличаемся от федеральных изданий, в которых любая другая точка зрения просто исключена. Многие видные мыслители государственного направления стали нашими друзьями. До последнего своего дня в газете вел колонку А. Зиновьев, у нас же печатался А. Солженицын, к которому либеральная общественность после публикации его книги «200 лет вместе» резко охладела... И за несколько лет наш тираж с 15 тысяч увеличился почти в десять раз.

– На какие средства сегодня издается «Литературная газета»?
– Что интересно, пока газета была либерального толка, ее финансировали хорошо. А тут сразу сказали: «Ребята, у нас капитализм, переходите на самоокупаемость». И вот больше десяти лет мы живем на самоокупаемости. В какие-то годы (мы их зовем «тучные») это удается легко. Но прошлый и позапрошлый были тяжелыми – стоимость подписки покрывала лишь половину затрат. На поиск денег уходит много сил, появляются приложения различные...

– Вы как-то сказали, что своей писательской интуицией часто предугадываете события. Как вы считаете, что ждет наше общество в будущем?
– Мне кажется, у нас два пути. Один – если спокойно отнесемся к той общественно-политической системе, которая сложилась в стране, и будем потихонечку ее менять. Я, например, не понимаю, почему от национальных недр должны обогащаться два десятка людей? Что происходит со здравоохранением, образованием, мне тоже непонятно. А есть и другой путь, который предлагает Болотная площадь: все поломать, и пусть границы России еще больше сожмутся! Я считаю, это дорога в тупик.
Недавно я разговаривал об этом со своим другом-либералом. Он говорит, что надо выходить на площадь, все разгромить. Говорю: «Если ты мне объяснишь, я сам пойду с тобой митинговать. Ты что делал в октябре 1993 года? Работал в газете и приветствовал расстрел парламента? А я в это время выступил в газете в поддержку оппозиции, и это был, кстати сказать, единственный голос в ее защиту. Ты что, не понимаешь, что расстрел парламента – это конец демократии? При демократии законодательная власть – высшая. А если исполнительная власть расправляется с ней, какая тут демократия?! Но ты приветствовал решение Ельцина. Почему? Боялся, что коммунисты вернутся!
А в 1996 году, когда избирали Ельцина, лежавшего в коме, ты где был? Работал в штабе Ельцина. А я работал в штабе Зюганова, и мы с Владимиром Меньшовым, в чем он сейчас не сознается, делали фильм о семье Зюгановых... В 2000-м, когда Ельцин ввел «принцип преемничества», я был доверенным лицом кандидата в президенты Станислава Говорухина. А ты где был? В штабе Ельцина. Ну какой, скажи мне, может быть «принцип преемничества» при демократии? Что за бред? Тогда уж не называйте «это» демократией, и все будут счастливы. Ты с этим «преемничеством» согласился, боялся, что будет Зюганов, и у твоего олигарха, финансирующего газету, отнимут неф­тяную скважину, а ты потеряешь зарплату, которая в двадцать раз больше, чем у московского учителя. Тогда зарплаты московских журналистов были гигантские, командующий военным округом получал меньше, чем завотделом какой-нибудь газетенки. А теперь вот вы резко, будто вас включили в какую-то розетку, поняли, что «демократии в стране нет»! Интересно, что это за розетка? И почему теперь то, что вы сами же и делали десятилетиями, вызывает у вас такое бешеное негодование? Как сказал известный философ Зиновьев: «Целили в коммунизм, а попали в Россию». Вы будете целить в «полицейское государство», которое сами придумали, а попадете в Россию!».
Поэтому мое предчувствие такое: если удастся пережить кризис и поэтапно устранить проблемы, которых много накопилось, то Россия выстоит. А если решат проблему «взрывом», будет катастрофа.

– А не мешает вам с «другом-либералом» дружить такая разность политических взглядов?
– Это скорее приятель, из друзей молодости, с которыми вместе учился, входил в литературу. Одни мои друзья-поэты, с которыми когда-то пили порт­вейн в скверике напротив Дома атеизма, где находилось литобъединение московского горкома ВЛКСМ (смеется. – Н. К.), стали либералами, другие – коммунистами, а третьи – батюшками, и мы к ним ходим исповедоваться. Кстати, образ священника Михаила Тяблова в пьесе «Одноклассница» я показывал трем своим друзьям, нынешним батюшкам, советовался. Отношения у нас сохраняются, и я вообще против того, чтобы политические разногласия переходили в человеческую вражду. Россия все это пережила в 20–30-е годы, и опять начинать не надо.
В продолжение темы расскажу еще случай. Во Владикавказе, где местный театр ставил «Одноклассницу», однажды раздался звонок: «Это отец Валентин. Я был сегодня на прогоне вашего спектакля. Как вы изобразили священника?! Это бросает тень на священничество! Я владыке доложу, что ваша пьеса – антицерковная вещь». Звоню директору театра: так и так, у вас могут быть неприятности. Тот в ответ: «Да брось ты! Кто сказал? Отец Валентин? Не принимай всерьез! Это наш бывший завотделом пропаганды».

– Скажите, пожалуйста, Юрий Михайлович, а почему на вас не только либералы, но и патриотически ориентированные писатели «катят бочку»?
– Я патриотизм воспринимаю как состояние души. А есть люди, которые его воспринимают как повод для создания литературной ватаги, командного объединения. Причем за играми под названием «патриотизм» зачастую стоят какие-то меркантильные интересы. А я в литературные ватаги никогда не входил. И, видно, доля моя такая как литератора и редактора – гулять по обстреливаемой «нейтральной полосе» между патриотами и либералами.

– Я аспирант Белгородского государственного университета, пишу диссертацию и активно использую в работе вашу газету. Вопрос такой: почему в «ЛГ» нет анализа книг Улицкой, Марининой, Донцовой – массовой продукции, которая забивает собой серьезную литературу?
– Это очень разные авторы. У той же Улицкой есть свои сильные и слабые стороны. Кстати, рецензии на книги Улицкой у нас публиковались. Сегодня не многие издания могут позволить себе, как «Литгазета», критически писать о каких-то либеральных мифах – о Дмитрии Пригове, Дмитрии Быкове, Василии Аксенове. Правда, пишут о них газеты, которые хорошо «справа», но, я считаю, там критика идет уже за рамками литературной деятельности. Есть определенная литературная этика, на язык кухни, язык пьяной разборки переходить нельзя. Вежливо, язвительно, на хорошем литературном языке – и все всё поймут. У нас есть такая рубрика «Литпрозектор», где периодически «операции» подвергаются авторы, которых считают надеждой либеральной общественности. К сожалению, машина по раскрутке писателей либерально-постмодернистского направления работает так, что на книжный рынок на одного талантливого «выбрасывается» 10 неталантливых. Нужна новая жизнь писательского сообщества, которое должно поддерживать талантливых литераторов. Нужно искать новых Солоухиных и Рубцовых. Сил одной «Литературки» для этого недостаточно... Я вот спрашиваю на мероприятиях: а почему имена лауреатов Государственной премии никому не известны, а имена номинантов (даже не лауреатов!) «Большой книги» у всех на слуху? Потому что работает мощная машина по раскрутке, которая заканчивается выделением государственных денег. Это печальная ситуация, из которой надо как-то выходить. Иначе кто будет воспитывать патриотизм? Либерал, главная трагедия которого в том, что он родился в России, а не в Париже?

– Юрий Михайлович, а как вы относитесь к современной российской драматургии?
– Знаете, такого, как сейчас, не было никогда – чтобы в репертуаре театров не было ни одной современной пьесы! Взять хотя бы столичные: Театр Маяковского, Театр Станиславского... Когда-то МХАТ за честь почитал ставить новые пьесы современников Чехова, Горького, Булгакова... А сегодня – кто же будет писать, если театры не ставят? Драматурги не идиоты. Поэтому они создали лаборатории. Соберутся человек 20, какой-то автор почитает свою пьесу, отметят это дело. Автор счастлив, его жена счастлива, критики счастливы... Как может развиваться драматургия, когда 20 человек слушают одного? Еще книгу за свой счет можно издать, а пьесу поставить – нельзя. Чтобы разорвать замкнутый круг, нужно вмешательство государства. Вот если бы оно сказало: «Даем вам время на раскрутку. Через два года треть репертуара должна у вас состоять из современной драматургии. Не сделаете – перекроем дотации».

– Вы волнуетесь перед премьерой своих пьес?
– Конечно, волнуюсь. Наверное, потому еще и пишу пьесы. Для любого драматурга постановка в театре – большая радость. Она всегда означает новую жизнь твоей пьесы. Когда держишь в руках свою книгу, только вышедшую из типографии, еще пахнущую краской, – это по воздействию как... фужер сухого вина. А когда ты садишься в кресло в зале, гаснет свет, и видишь свою пьесу на сцене, в волшебном ящичке, как у Булгакова, и там все оживает... Это как хороший стакан водки!