У ДУШИ НЕТ ДНА...

ПЬЕСЕ ГОРЬКОГО «На дне» в прошлом году исполнилось сто десять лет, а как свежо смот­рится на сцене – вопреки набившим оскомину школьным трактовкам! Такое свойство у талантливых произведений, раскрывающихся во времени и своей глубиной порой превосходящих замысел автора. В этом еще раз убедил главный режиссер Московского театра имени К. С. Станиславского Валерий Белякович, поставивший в БГАДТ имени М. С. Щепкина очень занятный спектакль.
Начинается он с вызывающего парадокса: персонажи (а это, напомню, воры, убийцы, сутенеры, шулеры и проститутки!) выходят под героическую музыку Вангелиса, все до одного – в белых одеяниях. Величественное шествие в синеватом свете прожекторов; молчаливые перестройки сменяющих друг друга шеренг; двухэтажные железные нары (единственный элемент сценографии) и мелькнувший чем-то неуловимо арестантским полосатый халат Татарина не­ожиданно выводят героев из «дореволюционной истории» в XX век. Век, переживший Гитлера и ГУЛАГ, небывалое унижение человека...

Само название звучащей фоном мелодии («Покорение рая») указывает зрителю на возможное иносказание: в каком-то смысле «дно» не только ночлежный дом, где живут обездоленные герои пьесы. «Дно» – это ад, в который превратилось существование закоренелых грешников, не имеющих веры, но жаждущих вырваться из этой трясины к иной, счастливой жизни...
А сейчас их жизнь – неизбывное страдание. Мучается, доживая последние дни, чахоточная Анна (заслуженная артистка России О. Бгавина), никогда не евшая досыта, никогда не слышавшая доброго слова. Страдает ее озлобленный работяга муж, безнадежно стараясь вырваться из нищеты (Клещ – артист А. Зотов). Мается с нелюбимым мужем хозяйка ночлежки, красавица Василиса (артистка Э. Ткачева). В каком-то экстазе от фантазий, навеянных бульварными романами, путая вымысел и реальность, живет проститутка Настя (артистка Н. Пахоменко). И буквально корчится от душевной боли пропивший практически все – славу, здоровье, память Актер (артист И. Ткачев)...
Предваряя действие, режиссер эпиграфом выпустил на сцену двух персонажей, озвучивающих две лжи, которыми всегда утешалось человечество... Актер (арт. И. Ткачев) пафосно читает стихи Беранже о «сне золотом». А из правого портала не кто иной, как странник Лука (заслуженный артист России И. Кириллов) декламирует революционного «Буревестника»: «Над седой равниной моря...» – и демонически хохочет.
Вообще, персонаж этот в трактовке В. Беляковича прелюбопытный. Атеист Горький выразил в нем свое неприятие евангельской проповеди о смирении, терпении и любви к ближнему, нарисовав Луку почти сатирически. Елейный, хитрый старичок, нисколько не отвечающий за свои слова и умеющий вовремя уносить ноги. Так в советских театрах эту роль и исполняли – живым воплощением идеологического общего места: «религия – опиум для народа».
Не таков Лука в спектакле В. Беляковича! Продолжительное время он остается на сцене человеком без имени (на вопросы уклончиво называясь «странником»), без паспорта и даже обличья, пластично меняя образ в зависимости от того, с кем он разговаривает. Всем собеседникам он говорит только то, что они желают услышать. Умирающей Анне сулит покой в иной жизни. Актера манит призрачной бесплатной лечебницей для пьяниц – с мраморными полами, заботливыми врачами. Вора Василия Пепла – просторами вольной Сибири, где легко начать новую жизнь... А при проверке документов полицией мгновенно превращается в дребезжащего костями глуховатого старичка-одуванчика.
Персонажи спектакля несколько раз проговариваются, называя этого героя «Лука лукавый» или просто «лукавый», что для русского человека – обиходный синоним нечистой силы. Вспоминая уверенную хозяйскую поступь, глумливый хохот Луки и угрожающие нотки в его голосе, странные заклинательные пассы в сторону собеседника, невольно утверждаешься в правильности этого предположения. Тем более что обитатели ночлежки живут вне веры, а совесть считают вредным для себя излишеством. Черный квад­рат сцены, любимый элемент сценографии режиссера, работает на тот же мистический подтекст...
Совесть в этом мире не нужна, уверяют друг друга герои пьесы. Но что же им нужно? Отчасти об этом одна из самых ярких и человечных работ спектакля – Актер Игоря Ткачева. Мы видим перед собой человека с обнаженными нервами и больной печенью, пропившего все, чем он обладал: талант провинциального премьера Сверчкова–Заволжского, славу, деньги, память... Предаваясь хвастливым воспоминаниям, он то и дело жадно выпрашивает у нас, зрителей, точно наркоман – заветную «дозу»: «Аплодисменты!!!». Глаза его сверкают безумным блеском, пластика – ломаная, «больная», точно перед нами не человек, а кукла-марионетка, дергающаяся по воле невидимого кукловода...
О чем бы Актер ни говорил, смысл его слов один: мне плохо, пожалейте меня... Но никто не слышит этот вопль о сострадании и милосердии. Игорь Ткачев создал поистине трагический образ человека, настолько всеми забытого уже при жизни, что даже о своей смерти ему приходится сообщать… самому (браво режиссеру!).
Украшением любовного «треугольника» Василиса – Василий – Наташа стала героиня Эвелины Ткачевой, «зверь-баба», сильная, жестокая, готовая на все. Актриса удивительно сумела очеловечить роль этой злодейки, сживающей со свету сестру-соперницу и толкающей бывшего любовника на убийство мужа. В сценах Василисы с Пеплом мы видим, что угрозы в его адрес не могут замаскировать бессильного отчаяния женщины, теряющей свою любовь. Повернувшись спиной к уходящему, Василиса на мгновение мертвеет лицом... Второй план в игре актрисы всегда ощутим, и это обогащает образ.
Показалось, что немного перестарался с рисунком роли исполнитель роли Василия Пепла Д. Гарнов: замирающие позы с растопыренными пальцами отдают уже даже не криминальным «всех попишу!», а голливудским триллером о кошмаре улицы Вязов. Немногочисленные лирические сцены Василия с Наташей вышли живыми и трогательными, хотя трудно отделаться от впечатления, что Вероника Васильева играет не одну, а сразу двух героинь (ее Наташа в первом действии – просто «клон» Василисы).
В спектакле много добротных актерских работ. Любопытные образы «лишних людей» создали артисты А. Зотов (Клещ), Д. Евграфов (Бубнов), исполнитель роли околоточного Медведева А. Терехов. Не узнать народного артиста России В. Старикова, органичного в роли шулера Сатина, криминального «пахана» с замашками политического демагога. Знаменитый монолог Сатина поколения советских людей заучивали наизусть как программную декларацию о равенстве и братстве, осуществленную, как мы еще недавно думали, в рамках социалистического общества. «Человек – звучит гордо!», «Правда – бог свободного человека!»...
По пьесе Сатин – антагонист Луки, убаюкивающего людей напрасными надеждами. Но на деле взамен одной лжи герои получают другую – ложь философии гуманизма, в которой абстрактный Человек возвеличивается до уровня божества, а конкретный, отдельно взятый, никому не нужен. Он «лишний», он все портит... В жестоком мире смерть Анны едва замечена обитателями ночлежки, а на сообщение о повесившемся на пустыре Актере они реагируют показательно: «Испортил песню!» – с досадой говорит Сатин.
Причем в финале режиссер намеренно переносит акцент с пения героями тюремной песни «Солнце всходит и заходит», как это было у Горького, на пародийно показанный митинг вокруг Сатина. Заведенная лозунгами о величии Человека толпа жадно его слушает, потрясая кулаками и разбрасывая листовки. В этом контексте фраза «Испортил песню!» звучит как убийственный приговор либерально-гуманистическим идеям. Кстати, буквально через год после Горького Чехов написал «Вишневый сад», где эхом откликнулось: «Фирса забыли...». И опять – на фоне речей о том, что «человечество идет вперед, совершенствуя свои силы»!
При этом в постановке Валерия Беляковича нет привычного политического привкуса. Он говорит об отчужденности людей, о мертвости духа, не нуждающегося в вере, о первозданной чистоте души – образе Божьем (отсюда и белые ризы героев). О человеке-микрокосме, в котором чего только не найдешь, стоит заглянуть ему в душу. О понятии «дно», имеющем отнюдь не материальный, а духовный аспект. Оттого, вероятно, и любят эту пьесу склонные к философскому осмыслению жизни японцы: Белякович четыре раза ставил эту пьесу в Японии, и идет она там с неизменным успехом.
Режиссер дал спектаклю оригинальное ритмическое и пластическое решение. Действие разворачивается в мизансценах не только по переднему плану, но и в глубине сцены, где на черном фоне подсвеченные фигуры персонажей живут своей повседневной жизнью: торговка пельменями подносит шкалик будочнику, хозяйка ночлежки избивает сестру, сутенер раскланивается с какими-то знакомыми... Обитатели ночлежки под музыку перекатываются с боку на бок, с нар на нары, точно шестеренки раз и навсегда заведенного механизма, движение которого ни прервать, ни изменить им не дано. Но и этим безбожникам случается вдруг разом поднять над нарами головы в немом вопле (молитве?): «Кто-нибудь, услышь меня, услышь меня, кто-нибудь!». И хотя режиссер признается, что вопрос о существовании Бога для него окончательно не решен, спектакль ставит вопросы о смысле человеческого бытия, о любви и милосердии к ближнему.