Ушедший 2014 год был для Белгородчины добрым не во всем. Он забрал у нас Василия Горина и Владимира Грязнова. Титанами белгородскими назвал их прощально губернатор. Область от западных до юго-восточных окраин тяжело вздохнула: бремя потери неизмеримо велико.
Но наша память о людях такого масштаба не обрывается только печалью. Это как на небосклоне с дальними звездами. Они, случается, умирают, но их свет еще идет и идет к нам.
Более четырех десятков лет знал я по службе Владимира Михайловича Грязнова. Этот руководитель одним из первых на юго-востоке области сказал:
– Степную землю пахать нельзя!
Сказал категорично и своей властью отправил все плуги своего крупного хозяйства «в отставку».
Меня всегда дивит взаимопритяжение талантливых личностей. Известный полтавский руководитель Федор Моргун активно в то время помогал спасать от погибели вдоль и поперек перепаханную казахстанскую целину смелому ученому-новатору Александру Бараеву. Плуг на целине этот отважный испытатель заменил плоскорезом. Если вздыбленная плугом почва уносилась степными ветрами, а поднявшиеся пыльные бури заносили едва не все построенное целинниками, то плоскорез ничего не оставлял разбойному ветру. Он шел неглубоко под почвенной поверхностью, подрезая сорняки и рыхля почву под прием пшеничного семени.
Как раз в этом нуждался и степной Вейделевский район. Хату, где в бедной крестьянской семье родился будущий неутомимый угодник и ублажитель местных полей Грязнов, случающиеся пыльные бури тоже заносили по самую крышу. А еще на неровном рельефе «Лугового» (неизвестно за что так прозвали и не пахнущий равнинами совхоз в Долгом) сильно разбойничали талые и ливневые воды – почем зря уносили вспаханную почву в яры да на дно местной речушки.
Федор Трофимович Моргун со своими плоскорезами в Долгом оказался в самый раз. Должанами плоскорезы приняты были безоговорочно, хотя внешне смотрелись какими-то куцыми «резаками». Благодарнее, чем должане, учеников у Моргуна не найти было. Плуги, которыми почти до зимы они выворачивали «чемоданы» слежавшейся сухой земли, ушли по приказу Грязнова «в отставку», а «резаки» быстро пошли по полям, можно сказать, по пятам молотящих хлеба комбайнов. С годами их применения должанские поля стали заметно выравниваться (гони по стерне хоть грязновскую «Волгу» на ста километрах скорости, причем в любой конец поля), а главное – стали подрастать урожаи уровня, ранее на перепаханной степной земле незнаемого. Грязнов, должане с Моргуном стали неразлейвода.
За учеными, даже крупными, водится часто блажь: видеть панацеей только свое, выношенное и выстраданное. К посадке полевых лесополос даже Бараев относился как к занятию пустяшному. Ничего, кроме плоскореза, мол, степи не надобно.
Грязнов, однако, имел на этот счет свое мнение и посмел не согласиться даже с людьми весьма и весьма уважаемыми. Понимал про себя, что плоскореза для укрощения должанских яров было мало. Между тем от двух воронежских и нашего Красногвардейского района тянула свою засечную поч-возащитную черту ученый из докучаевской Каменной степи Ольга Геннадьевна Котлярова. В свое время великий наш Василий Васильевич Докучаев, посадивший со своей экспедицией дубравы, добился того, что сушайшая Каменная степь стала не только родить, но и покрылась сетью одного за другим бьющих из земных глубин родников. С укрытых дубравами склоновых полей поч-ва перестала уноситься вниз в яры и овраги. Рост овражных систем затормозился. По докучаевскому учению в страшнейшие годы послевоенной разрухи наша великая страна СССР едва не от моря до моря покрылась «клеточной арифметикой» полезащитных полос. И совсем не зря то масштабнейшее деяние было названо великим планом преобразования природы.
Параллельно с напряженнейшим восстановлением войной порушенного в кратчайшие сроки была создана сеть лесопосадочных и лесозащитных станций, организованы массовые посадочные работы. Их мобилизационный характер был под стать довоенному, военному, а потом уже и послевоенному времени.
Котлярова некоторым полезным образом великое докучаевское учение совершенствовала. Строго арифметическая докучаевская полевая клетка лесополос не всегда гармонировала с рельефом многим полей нашей Средне-Русской возвышенности. И там, где клетка попадала на неровность рельефа, могла случаться картина, увы, обратная пользе: вода нарезала проекцию будущего яра. Полоса Котляровой контурно-ландшафтная, повторяет все извивы рельефа так, что водный сток в любой точке полосы упирается в преграду строго перпендикулярно, «плотинится» и вынужден уходить в подпочвенный слой поля, а не в яр и на речное дно.
И где, вы думаете, оказалась с этими «умными» лесополосами Котлярова? Правильно. В Долгом у Грязнова. Позади ропот должанских механизаторов, которых те кривые полосы заставляли отказываться от длинных удобных прямых гонов, пусть и плоскорезных. С механизаторами пришлось Грязнову и Котляровой поработать, зато нынче все должанские поля словно в ладонях, что и влагу с поля не выпускают, и полевым весенним суховеям не дают разгуляться.
Посмотреть на эти поля «в ладонях» специально приезжали экологи и виднейшие почвозащитники страны. А одно из агрообследований должанских полей показало вдруг: убывание почвенного гумуса на полях под Долгим не только остановлено, но есть уже и прибавка его в 0,2 процента. Если учесть, что содержание гумуса в отечественных почвах за многие годы пахоты сократилось повсеместно с 15 до 5 процентов и процесс убывания продолжается, прибавка гумуса в две десятые очень и очень даже значима. Начало положительному процессу положено. Вот что важно.
Что до науки, у Грязнова и бывшего его агронома Уколова (тоже Владимира Михайловича) нос всегда был по ветру. Биологизацию земли творить их жизнь заставила. Понятия «глубокая зябь» или «чистые черные пары» тут уже давненько потеряли в авторитете и предпочтении. Не пристало, по мнению должан, гулять в зиму голой земле. А травы на них могут стать сидератами. Так тут и стало. Навоз из-за дороговизны горючего вывозят на ближние поля (и там его отнюдь не запахивают), а на дальних полях у них сидераты.
Еще лет шесть назад я услышал от Уколова про «ноль» в обработке полей. Сейчас он тут внедряется, причем почти по идеально выровненным долгой плоскорезной обработкой полям. На таких полях выигрышнее и выгоднее вести прямой сев. Не «Берегиней», а «джондировскими» сеялками с почти полуторадесятиметровой шириной захвата. По выровненному полю скорость сева такими сеялками, естественно, втрое выше, а получаемые всходы ровны, потому что семена кладутся в ровную почвенную поверхность.
С нынешними «ноутилловцами» у должан, увы, есть и разногласие. Тут одних только коров восемь сотен. С полей трав – сено. Солому с хлебных полей – в сменяемую глубокую подстилку на молочные комп-лексы с вольным беспривязным содержанием коров.
Если следовать южноамериканскому варианту no-till со строго обязательным оставлением пожнивных покрытий – коровок надо изводить. Это должанских-то, со статусом племенных? Дудки! Пусть по-ищут дураков в другой деревне – только и могут сказать в Долгом. Но и «ноу-тиллу» тут нет отлупа. Просто ищется свой вариант «нуля».
Что же до «коровьих» ученых, то и с ними готовы были поспорить Грязнов и его соратники. «Молоко у коровы на языке». Это народ или ученые сделали такой вывод? Разберемся. Три тонны сена на голову в зиму, почти вдоволь комбикорма. И что? Рекорд в надоях? Грязнов сказал: «Нет, до рекордов еще далеко. Корову мало накормить до отвала». В ЗАО «Должанское» завели ежемесячное обследование крови животных. По результатам того обследования устанавливается не только каких витаминов, но и каких микроэлементов недостает буренке. Дай все это породистой рогатой даме, тогда и рекорда в надое с нее можно спрашивать. В Долгом рационы составляются с учетом состава крови коров. Вот так.
Пишу про человека, а все в технологию заносит. Так потому и заносит, что вся она не миновала ума и знаний руководителя ЗАО. Знаний в его голове, примеров из конкретной практики было более чем достаточно для написания не то что кандидатских – докторских диссертаций. Ученые так и льнули к нему за подтверждением своих выводов. Когда советовали ему самому «остепениться», отделывался шуткой, посмеиваясь, прикидывался простачком: «Понапридумывали слов: инвестиция, чи как ее – интервенция, не разберешь…». Вроде как не совсем грамотный селянин.
И все-то он знал, все понимал, последний в Вейделевском районе секретарь райкома партии. С этого «корабля» он, как и подобает капитану, уходил последним, когда каждого из своих «матросов» пристроил к делу. А сам подался в родное Долгое, чтобы доказывать свою правоту конкретной работой на земле.
Первым мудрым ходом его было то, что, не дав пропасть деньгам в дефолте, он все их успел потратить на закупку комбайнов «Дон», и с обмолотом хлебов ЗАО «Должанское» стало справляться первым в районе. Когда колеса грузовиков, перевозящих урожайные грузы, постирались, пришлось на время «занять» резину «для обувки» у оградки, сделанной во время субботника из старых покрышек. Забогатели – «переобули» в новую резину весь автопарк.
В ЗАО долго сохранялись коллективистские методы организации труда, снабжение работников на зиму крупами, сахаром, растительным маслом, завозом во дворы сена для домашней скотины – коров, овец и даже кроликов.
Особо поощрялось трудолюбие. Его и называл Грязнов, уже не шутя, главной инвестицией в должанское производство. А потому и недоступны были ЗАО «Должанское» никакие интековские «интервенции».
Сам себя в труде Грязнов не щадил. Он «жаворонок» – рано вставал. Как бы я рано ни приезжал, бывало, в хозяйство – он на ферме или в мастерских, решает, кого из зазевавшихся с ремонтом переставить в «фойе», в «предбанник», ближе к выходным воротам. В семь утра планерка, а до планерки нужно еще столько рабочих мест проверить.
Если надо что-то узнать о Долгом, звони до семи. Этой ранней весной затемно звонить как-то не решился – хвороба его, по слухам, уже давала о себе знать. Позвонил попозже, а он, оказывается, еще с четырех утра в поле. Пробовали вести там прямой сев по мерзлому насту. А ему не терпелось узнать и посмотреть, как будет получаться. На морозце засеваемая земля пахла едва не до головокружения. И это было ему лучше всякого лекарства.
В последние годы он особенно любил природу. Не только как нуждающуюся в обережении часть средств производства. Но и просто по-сыновьи. И она, природа, похоже, это чувствовала. На пруду завелись бобры. Чтобы хатки боб-ровые держались в нужном с водой уровне, «регулировали» бобры этот уровень самовольным призакрытием водосливных труб. Грушу вековую у плотины сточили у самого корня наповал. Все эти «шалости» он им прощал.
А на пруду, долго не замерзающем тут, взяли моду зимовать до весны утки. В мороз, бывало, от воды пар и туман, а из-под них дружный «кряк». Это крякухам подбросили тракторную тележку с токовыми зерноотходами (специально для них, видно, приберегали). Служили те утки и весенним баромет-ром. Поднимались к перелету – выводи в поле сеялки. Одно время на пруду жили лебеди. Всякую другую птицу они, правда, с пруда прогоняли. Но то-то белоснежно красивыми были!
На склонах балки, Рящинской, кажется, по названию, завели свои гнездовья сурки-байбаки. Там забили вдруг родники, и трава была зеленой и особенно сочной. Развелись быстро и густо. Даже на подсолнечное поле стали наведываться безнаказанно. Местные районные охотруководители с целью «регулирования численности сурочьего поголовья» порешили открыть тут на байбаков районную охоту. Первыми двумя лицензиями на отстрел решили порадовать Грязнова. А он те лицензии – в клочья: пусть двумя больше останется. Видать, жалко ему стало встающих столбиками забавных зверушек.
На склоне жизни решил провести акцию заселения в сос-новых борах, что в свое время инициативно были высажены на неудобьях и поднялись уже до взрослого состояния. Новогоднюю елку для малышни, однако, тут рубить не стали. Грязнов велел покупать ее на елочных торгах и привозить в Долгое.
Так вот, рукотворные боры поднялись и стали приманкой для грибников. Грязнов решил заселить эти боры еще и живностью. Закупили и завезли в боры белочек. Даже дощатые домики им поделали. Хвостатые, правда, по-своему всем тем распорядились и пропитание себе стали искать в других местах. Ну да гостям не прикажешь. Лишь бы живы были да радовали всех своей проворностью.
Очень жалею. Была возможность выбрать часок да объ-ехать все обиталища должанской дикой фауны. Не довелось. «В гости к Богу не бывает опозданий», – уверял всех Владимир Высоцкий. Да лучше бы они случались. Ведь столько несделанного еще оставалось и на фермах, и в полях с любимыми им белыми березами, что поднялись, укрывая от бед поля, и ушли вверх по склону до самого окоема. Котлярова обещала им как минимум восемь десятков лет жизни… Для работы и услады глазу посадивших эту красоту.
Ушел Горин. Ушел Грязнов. Наверняка от еще недовымечтанного. От минутной радости новых свершений и озарений.
Печально, а еще больше досадно. И только одно отрывает на миг от скорби. От белгородской Бессоновки, от вейделевского Долгого легли к нам всей их жизнью проложенные ясные путеводные дороги. Свету от них и от имен их проложивших к нам еще идти и идти.
- Добавить комментарий
- 4804 просмотра
- Страница для печати
