Николай Карташов: «Творчество – сладкая каторга, на которую идёшь добровольно»

Знакомьтесь: заслуженный работник культуры Российской Федерации
Николай Александрович КАРТАШОВ.

Родился в январе 1957 года в селе Мухоудеровка Алексеевского района. Окончил Мухоудеровскую среднюю школу, факультет журналистики Воронежского государственного университета и Новосибирское Высшее военно-политическое общевойсковое училище. Работал в ряде газет области, был корреспондентом ростовской областной молодежной газеты «Комсомолец».
15 лет служил в армейской печати – военным корреспондентом, начальником отдела газеты «Красное знамя» Северо-Кавказского военного округа, старшим научным сотрудником, редактором журнала «Армия» (город Москва). В течение девяти лет был главным редактором газеты «Налоговая полиция» Федеральной службы налоговой полиции Российской Федерации. 11 лет служил в Федеральной службе Российской Федерации по контролю за оборотом наркотиков – заместителем, первым заместителем начальника управления общественных связей, начальником центра общественных связей. В 2008 году возглавил управление по взаимодействию с общественностью и средствами массовой информации этого ведомства. С 2014 года – на пенсии. Генерал-майор полиции в отставке.
Почетный сотрудник налоговой полиции, почетный сотрудник органов наркоконтроля. Член Союза писателей и Союза журналистов России. Член правления Московской организации Союза писателей России. Автор и составитель более 20 книг.
Удостоен государственных, ведомственных и общественных наград. Лауреат премии имени Н. М. Карамзина Союза писателей России, а также премии «Золотое перо Московии». Министерством культуры Российской Федерации награжден памятной медалью имени М. А. Шолохова.
В настоящее время шеф-редактор журнала «Человек и закон».

– Один из самых объемных ваших трудов – книга о Николае Владимировиче Станкевиче, вышедшая сначала в издательстве «Молодая гвардия» в знаменитой серии «Жизнь замечательных людей», а в прош­лом году – в издательстве «У Никитских ворот». Почему ваше внимание привлек именно Станкевич?
– Жизнь каждого человека достойна внимания, потому что это своеобразная вселенная, которая вбирает в себя и приметы времени, и особенности мировоззрения, и крутые виражи судьбы. Жизнь человека неординарного, а именно таким был Николай Владимирович, достойна внимания вдвойне. Не я «открыл» Станкевича. Ему посвящены объемные работы многих исследователей. Я обобщил, систематизировал, дополнил и развил накопленный материал.
Заинтересовала эта деятельная натура и потому, что я вырос в нескольких километрах от несохранившегося села Удеревка, в котором когда-то было родовое имение Станкевичей. Мой прадед был вхож в эту семью. Во время революции поместье разграбили, а потом сожгли. Прадед оказался одним из немногих, кто пытался помочь людям, попавшим в беду. А бабушка наказывала: не забывайте ходить на кладбище к Станкевичам, на котором покоится прах Николая Владимировича, его братьев, сестер и родителей. Заинтриговал и школьный учитель. Заинтриговал своеобразно. Он воспринимал личность Станкевича довольно упрощенно. О чем, мол, говорить – не наш человек, барин… Внутренне не соглашался со столь примитивной характеристикой. Но знаний, чтобы аргументированно возразить преподавателю, не хватало. Начал интересоваться книгами о Станкевиче, копаться в архивах. Занимаюсь этим делом по сей день. Убедился: Станкевич – человек «наш». Как Некрасов и Тургенев, как Лев Толстой и Афанасий Фет, как многие другие выходцы из «барской» среды. Потому что служил Отечеству. Попытался донести свою точку зрения до читателей. Судя по откликам, попытка оказалась небезуспешной.
– Мне показалось, что книга в какой-то мере перекликается с общественными запросами наших дней…
– Вы правы. Разумеется, прямых ответов, ответов в «лоб» на волнующие нас вопросы социально-экономического, духовного развития общества в ней нет. Но параллели просматриваются достаточно четко. Наше время отличается тем, что идут ожесточенные споры о будущем России. «Западники» кивают на США и Европу – дескать, птица счастья там. Нам надо во всем следовать благословенному Западу. Одни их оппоненты, напротив, видят в Западе причину всех наших бед. Другие призывают на помощь революционную стихию. Но вникаешь в их беллетристические перлы и очень часто с удивлением обнаруживаешь, что за ними, кроме эмоций, ничего нет. Трескотня, не подкрепленная серьезными знаниями. И невольно вспоминаешь Станкевича.
В отличие от некоторых современных западников, часто страдающих неизлечимой формой русофобии, то есть искренне презирающих и ненавидящих Россию и мечтающих о постоянном месте жительства на Западе, Станкевич, хотя и являлся западником, горячо любил свою страну и хотел для нее только блага. Он, как и его единомышленники, признавая духовную солидарность России и Европы и высоко ценя европейскую науку, строили свое мировоззрение на научных выводах. Они полагали, что России, при всех ее национальных особенностях, свойственно идти тем путем, которым шло развитие европейских народов, и питали искреннее сочувствие к европейским идеалам и культуре. Станкевич и его друзья считали необходимым осуществить в России реформы по западному образцу, но вовсе не для того, чтобы Россию сделать Западом, а для того, чтобы Россия, оставаясь сама собой, стала просвещенной и цивилизованной страной. Важно, подчеркивал Станкевич в одном из писем, пробудить в народе «человеческую сторону», позаботиться о том, чтобы он «сам стал думать, сам искать средства к своему благосостоянию».
Не со всеми его выводами, касающимися социальных отношений, можно согласиться – он был идеалист. Но все они родились в результате осмысления теоретических основ общественной жизни. После окончания Острогожского уездного училища, пансиона благородных детей мужского пола в Воронеже Станкевич поступил в Московский университет и организовал кружок, в котором участвовали В. Г. Белинский, М. А. Бакунин, В. П. Боткин, М. Н. Катков, К. С. Аксаков и другие. Если у А. И. Герцена и Н. П. Огарева кружок был политическим, то у Станкевича – литературно-философским.
Мне кажется очень показательным, что в кружок входили как западники, так и славянофилы и революционные демократы. То есть молодые люди «искали истину» вместе, учились слушать и слышать друг друга. Они изучали немецкую философию, историю и литературу, обсуждали острые вопросы тех лет. Станкевич вместе с И. С. Тургеневым дал клятву сделать все, чтобы добиться ликвидации крепостного права. В то же время он негативно отнесся к выступлению декабристов на Сенатской площади. Он полагал, что вихри революционности ведут в никуда, что нужно постепенное реформирование общественных отношений на основе традиционных ценностей: верховенства законной власти, любви к Отечеству и православной веры. Двигателем прогресса он считал просвещение – «могущество ума, одушевленного добрым чувством». Лично мне импонирует позиция Станкевича. И не только мне. Как-то попался на глаза сборник рассказов «Дюжина ножей в спину революции» Аркадия Аверченко. Кое-что прочитал. В рассказе «Предисловие» автор приводит слова Константина Бальмонта. Я их тоже процитирую: «Революция хороша, когда она сбрасывает гнет. Но не революциями, а эволюцией жив мир… Когда революция переходит в сатанинский вихрь разрушения – тогда правда становится безгласной или превращается в ложь. Толпами овладевает стихийное безумие, подражательное сумасшествие, все слова утрачивают свое содержание и свою убедительность. Если такая беда овладевает народом, он неизбежно возвращается к притче о бесах, вошедших в стадо свиней». Как видим, аналогия прямая. И ра­зумная. Особенно когда анализируешь события на Украине, начатые «майданной» революцией.
Благодарен судьбе за то, что она свела меня со многими видными выходцами из Украины, с самыми «простыми» людьми. Встречался с Иваном Миколайчуком, который играл в фильмах «Белая птица с черной отметиной», «Тревожный месяц вересень», «Освобождение», «Тени забытых предков». Знаком с певицей Ниной Матвиенко. Очень люб­лю украинские песни в ее исполнении. Моя армейская служба начиналась в городе Павлограде Днепропетровской области (Киевский военный округ). В этом городе жил Александр Косовский – сослуживец деда, участника Первой мировой. Видел его только на фотографиях, но считаю едва ли не своим родственником.
Потом я служил на Западной Украине – в Тернопольской и Ивано-Франковской областях. Это уже Прикарпатский военный округ. О сослуживцах – а многие из них украинцы – ничего предосудительного сказать не могу. Вспоминаю только добрым словом своих однополчан из Донецка и Винницы, Полтавы и Киева, Черкасс и Харькова. К сожалению, сегодня по вине нынешней украинской власти сыновья моих сослуживцев смотрят друг на друга сквозь прорези прицелов. Не хочется верить, но, скорее, это так.
Последователи Майдана цинично покушаются и на мою память. Штаб дивизии находился в той самой Колымые, слова о которой были начертаны на плакате при входе на киевский майдан: «Колымия – цэ Европа». Я поддерживал отношения с дочкой Леонида Федоровича Быкова, актера и режиссера фильма «В бой идут одни «старики». Сейчас вижу в сети Интернет, как националисты подло используют в информационной войне доброе имя этого человека. Вот что они написали моему коллеге по журналистскому цеху: «Как ты, вата сепарская, колорад москальский, смеешь на обложку цеплять фото нашего украинского актера Леонида Быкова?». С каких это пор Быков стал для них своим? Дончанин по месту рождения, он, живи сейчас, был бы наверняка вместе со своими земляками.
Вообще, если следовать странной логике недругов России, то во всех бедах Украины виноваты коварные «москали». Обращаясь к Станкевичу, думаю: если в чем мы и «виноваты», так это в том, что всегда помогали Украине – выделяли кредиты, по низким ценам поставляли энергоносители. Американцы действовали расчетливее и хитрее: формировали, накачивая деньгами, прозападную элиту. Она и всплыла на поверхность, и теперь в русофобско-бандеровском угаре куражится над гражданами собственной страны, над нашей дружбой и нашей общей историей.
А ведь Станкевич, по сути, занимался формированием интеллектуальной национальной элиты. Его кружок, литературно-философская деятельность Станкевича стали своеобразным маяком, на который ориентировались многие неординарные соотечественники. Вот что сказал, находясь на смертном одре, Белинский, вспоминая Николая Владимировича: «Куда девалась гениальная личность Станкевича?.. Нам – мне, Боткину, Бакунину, Аксакову, Тургеневу – всем нам казалось невозможным, чтобы смерть осмелилась подойти к такой божественной личности. Подумайте о том, что был каждый из нас до встречи с ним. Нам посчастливилось…». Члены кружка долгие годы определяли умонастроения в Отечестве.
Жаль, что прошлое недостаточно востребовано в нашей повсе­дневной социально-политической жизни. Хочу отметить, что лекции по философии Николай Владимирович слушал в Берлинском университете в одно и то же время с Карлом Марксом. Были ли они лично знакомы – сказать не берусь. Никаких свидетельств на этот счет пока обнаружить не удалось.
О Станкевиче и его предках можно писать романы, полные драматизма и захватывающих коллизий. Дед Николая Владимировича, серб по происхождению, выходец из Далмации, в 1757 году принял «вечное подданство в России». Он участвовал в заграничных походах русской армии, был храбрым офицером. Отец моего героя Владимир Иванович – тоже офицер. Воевал, отличил себя «храбростию противу французов в сражениях». Жизнь самого Станкевича характеризуется двумя словами – схватка с судьбой. Правда, детство первенца в семье, в которой росли девять детей, было безоблачно счастливым и прошло в богатой помещичьей усадьбе. Кстати, его сестра Александра Владимировна вышла замуж за сына нашего земляка, выдающегося актера М. С. Щепкина. Однако в юности он заболел страшным по тем временам недугом – чахоткой. Мало того, чахоткой страдала и его возлюбленная – сестра идеолога народничества и анархизма М. А. Бакунина Любовь. Свадьба не состоялась: болезнь одолела-таки невесту. Через некоторое время у Николая возникли чувства к ее младшей сестре Варваре. Чувства были взаимными. Когда Станкевич уехал в Италию, надеясь под благодатным южным солнцем избавиться от недуга, Варвара последовала за суженым. В маленьком итальянском городке Нови Николай ушел из жизни фактически на руках возлюбленной. Было ему всего 27 лет от роду.
Почему обращаю внимание на эти факты? Во многом потому, что вихри перемен, произошедших в новейшее время в России, принесли с Запада недуг похлеще чахотки. Имею в виду наркоманию в молодежной среде. Знаю о проб­леме не понаслышке: причин – и экономических, и социальных – много. Внесла лепту в распространение этой социальной «болячки» и наша журналистская братия, пропагандируя и навязывая молодежи западную субкультуру. Конечно, употреблять наркотики никто напрямую не призывает. Но не счесть материалов, опубликованных в печати и транслируемых по телевидению, которые подтачивают моральные устои общества, заражают аудиторию вирусом нигилизма, вседо­зволенности, презрения к нравственным ценностям. По сути, такие передачи обесценивают смысл жизни, делают молодого человека безвольным перед вызовами судьбы.
Рассказывая о Станкевиче, о его трагической судьбе, ненавязчиво подчеркиваю: счастье не в том, чтобы не скатиться на обочину жизни. Счастье в том, чтобы преодолеть себя, взнуздать своенравные обстоятельства судьбы. Возразите: наркоманы книг не читают. Да, тем, кто основательно «сел» на иглу, не до литературы. Для них главное – добыть очередную «дозу». Но молодежная аудитория в целом восприимчива к печатному слову. Часть тиража своей книги подарил библиотекам Алексеевского и Красненского районов. Интересуюсь, востребована ли моя многолетняя работа? Востребована! Убедился в этом во время встречи со старшеклассниками школы «Белогорский класс», что находится в селе Малобыково Красногвардейского района. Честно говоря, не ожидал с их стороны такого искреннего и неподдельного интереса к истории отчего края!
И еще об одном, немаловажном. К Станкевичу тянулись таланты. Он умел расположить к себе людей, обладал магнетизмом общения. Открытость, уважительное отношение к собеседнику и взыскательность к себе особенно ярко проявляются в письмах Николая Владимировича, которым посвятил в книге отдельную главу. Лев Толстой в послании к публицисту Борису Чичерину восхищался: «Читал ли ты переписку Станкевича? Боже мой! Что это за прелесть! Вот человек, которого я любил бы как самого себя. Веришь ли, у меня теперь слезы на глазах… Больно читать его – слишком правда, убийственно грустная правда. Вот где ешь его кровь и тело». Как многим из нас, литераторов, политиков, живущих в XXI веке, не хватает этих качеств!
– А как оцениваете литературное наследие Станкевича?
– Оно достаточно скромно. Его значение не следует ни преувеличивать, ни приуменьшать. На мой взгляд, ценность творчества Николая Владимировича состоит в том, что оно в какой-то степени перекликается с творчеством видных поэтов и писателей того времени. Например, в 16 лет Станкевич написал пьесу «Василий Шуйский», которая вышла на год раньше пушкинского «Бориса Годунова». Тематическая и жанровая близость творчества Николая Владимировича с корифеем российской словесности, думается, побудила Пушкина включить несколько его стихотворений в альманах «Северные цветы». А это, согласитесь, дорогого стоит.
На фоне Пушкина и Лермонтова Станкевич поэтом себя не считал. Кстати, с Лермонтовым он сидел на одной студенческой скамье. Мой герой относился к своим произведениям как к чему-то второстепенному, не заслуживающему внимания. Поэтому многие неопубликованные вещи утрачены. А те, что были напечатаны, публиковались под псевдонимами. О литературных опытах он отзывался так: «Стихоблудничал…».
– К вам, беллетристу, тоже применима расхожая фраза – муки творчества?
– Естественно. Не буду рассуждать о муках литературного воплощения материала. Помните Маяковского: «Поэзия – та же добыча радия, в грамм – добыча, в год – труды: изводишь единого слова ради тысячи тонн словесной руды». Лучше не скажешь. Мне бывает трудно еще и потому, что беллетристикой приходится заниматься в свободное от служебных обязанностей время. ­Друзья проводят отпуск в санаториях, на курортах, а я чаще всего – за письменным столом, в архивах. Окончился рабочий день, сослуживцы в кино, к телевизору, на концерты, а я опять к письменному столу. Иногда, когда найдет вдохновение, засыпаешь только под утро.
К тому же, как любому творческому человеку, хочется испытать себя в разных ипостасях. Поэтому нередко приходится трудиться одновременно над несколькими сложными материалами. Когда служил в налоговой полиции, увлекся новой темой, собрал книгу исторических очерков «Мытари», составил «Краткий исторический налоговый словарь» и написал несколько глав для учебника «Налоги России». И словарь, и учебник были переизданы дважды.
Известно, например, что Станкевич обладал тонким литературным чутьем. Одним из первых он «разглядел» литературный талант Гоголя, с которым имел несколько встреч. Мой герой устраивал обсуждение новых произведений писателя, часто цитировал его. Он же ввел в большую литературу поэта Кольцова. Но как, при каких обстоятельствах? Наиболее достоверной мне кажется версия, изложенная известным просветителем и меценатом, близким другом Станкевича Януарием Неверовым. Неверов прожил долгую жизнь, оставил деньги на строительство школы для крестьянских детей, завещая дать ей имя рано ушедшего из жизни товарища. К слову сказать, 70 лет спустя я окончил именно эту школу.
Так вот, Неверов пишет: местные торговцы скотом (прасолы) пригоняли в Удеревку на винокуренный завод отца Станкевича гурты для корма бардою. Юный Станкевич не имел никаких сношений с этими лицами. Однажды, ложась спать, он долго не мог найти своего камердинера и, когда последний явился, то на замечание Станкевича привел оправдание, что заслушался песнями одного прасола, которого зовут Алексеем Кольцовым. Станкевич тут же пожелал лично узнать от Кольцова, откуда такие прекрасные стихи, и пригласил его к себе. Завязалась беседа. Выяснилось, что Кольцову исполнился 21 год, что песни он поет на свои стихи. Через год Станкевич опубликовал стихи автора в «Литературной газете», снабдив их небольшим предисловием. А позже издал на личные деньги сборник его произведений. Кроме того, он познакомил Кольцова с близким другом Белинским, которого величал «неистовый Виссарион». Так состоялся ныне всеми признанный классик отечественной поэзии. Вы можете спросить, настолько ли уж важно, при каких обстоятельствах познакомились два юных дарования. Считаю – очень важно. Согласитесь: одно то, что 17-летний Станкевич в самой обыденной обстановке разглядел талант в простом прасоле и сделал все, чтобы этот талант вывести на широкую литературную дорогу, достойно характеризует моего героя. В истории вообще, в истории литературы в том числе, двух правд не бывает. Только то предположение получает право истины, которое опирается на веские доказательства.
Уже отмечал, что Станкевич написал пьесу «Василий Шуйский». «Литературная газета» опубликовала на нее довольно любезную рецензию, авторство которой некоторые исследователи приписывали Пушкину. Мне удалось документально подтвердить, что рецензию написал Антон Дельвиг. Иначе, наверное, и быть не могло. Некоторое время Станкевич не воспринимал Пушкина как поэта, и Александр Сергеевич об этом знал. Считаю, что взгляды моего героя на творчество Пушкина сложились под влиянием преподавателя Каченовского. Он относился в Александру Сергеевичу неприязненно. Неприязненно относился и Пушкин к своему критику. Помните знаменитое стихотворение поэта «Жив, жив курилка»? Оно адресовано именно Каченовскому, который «и груб, и глуп, и завистью размучен… Как укорить курилку моего? Дай мне совет. – Да... плюнуть на него». Но, когда не стало поэта, Станкевич написал многозначительную фразу «Я примирен с Пушкиным». Что он имел в виду, еще предстоит разгадать.
Как-то земляки организовали в Мухоудеровке презентацию моей книги «Жизнь Станкевича». Мероприятие прошло в музее героя повествования. Было много искренности, тепла и душевности. Спрашивали о Грановском, Герцене, Огареве, Белинском, Лермонтове… Подумалось: а ведь не так давно их имена носили московские улицы и станции метро! Чем не угодил тогдашнему городничему Гавриилу Попову и его горе-команде Тимофей Грановский, этот умница-историк, интеллигент, западник, если хотите? Или зачем надо было менять название станции метро «Лермонтовская»? А кому перешел дорогу юноша-идеалист Николай Станкевич, мечтавший о просвещении народа? Зато Парковые улицы, коих в Москве почти два десятка, не тронули. Порадовался, что в Воронеже, Острогожске и родной Алексеевке улицы Станкевича сохранили, что в обеих областях память о нем чтут. Справедливости ради предлагаю вернуть имя Станкевича и школе, которое она носила до 20-х годов прошлого века. Ведь оно было завещано…
Книга написана. Признателен читателям, которых она заинтересовала. Признателен многим авторам, на работы которых опирался. В том числе белгородским исследователям Владимиру Федоровичу Бахмуту и Анатолию Николаевичу Кряженкову. Сейчас пытаюсь завершить другую книгу – о художнике Иване Николаевиче Крамском, который родом из Острогожска, что в получасе езды от Алексеевки.
Публиковаться я начал с восьмого класса. В десятом классе стал лауреатом областной премии имени Якова Стригунова, которую вручали рабочим и сельским корреспондентам. Вместе с дипломом получил Почетную грамоту Белгородского обкома КПСС.
– Вы начинали карьеру в «гражданской» прессе, а продолжили ее военным корреспондентом. Захотелось острых ощущений?
– Журналисту острых ощущений хватает. Особенно когда напишешь критический материал (улыбается). Дело в другом. Я бы сказал так: в нашей стране армия – всегда на пьедестале почета. Бывали, конечно, разные времена. Иногда этот пьедестал ужимался до мизера. Но в любую годину, тем более в самую суровую, общество опиралось на людей в погонах, испытывая к ним непреходящее уважение. Сейчас, в год семидесятилетия Победы в Великой Отечественной войне, это уважение проявляется особенно ярко. Для нас оно так же естественно, как естественна способность дышать. Бывает, зайдешь в иной деревенский дом, а там, под образами, пожелтевшие фотографии родителей, братьев, сестер в военной форме. Как лики святых. Еще бы – защитники Отечества! Свойственно это чувство и мне. Моя прабабушка участвовала в русско-турецкой войне за освобождение Болгарии, дед, Некрылов Емельян, в Первой мировой, брат бабушки – в Гражданской, два брата отца полегли на фронтах Великой Отечественной. Не статистами были – бойцами!
На дальних берегах моей памяти всплывает одна сцена. Приехал на Белгородчину в очередной офицерский отпуск. Поздний вечер. Сидим с отцом за столом, рассматриваем старые фотографии. Отец подолгу останавливается на каждом снимке, вспоминает подробности.
«Вот здесь два моих родных брата – Николай и Иван», – с ­грустью говорит отец, беря в руки пожелтевший снимок. «Погибли в Отечественную. Это все, что сохранилось о них в нашей семье. Да еще в память о Николае тебя назвали его именем».
Где воевали братья и где погибли, отец не знал. Во время вой­ны он был мальчишкой. Рос без родителей. Приходившие от Николая и Ивана редкие треугольники с фронта были лаконичны и схожи по содержанию. «Жив, здоров, бью фашистскую гадину».
В 44-м на братьев пришли похоронки. Сначала на Ивана, следом – на Николая. Ивану было девятнадцать. Николаю – двадцать три. А на фотографии, сделанной перед войной, они еще моложе. Совсем юные. Такими они и остались в памяти отца. Он рассказывал, как сразу после войны бегал на железнодорожную станцию встречать возвращавшиеся из далекой Европы эшелоны с нашими солдатами. Ждал. Надеялся, что вот остановится поезд, спрыгнет на перрон кто-то из братьев. Они обнимутся, расцелуются. Но шли эшелоны, ступали на отчую землю солдаты. Только не было среди них Ивана и Николая. Как и многих тысяч российских парней, так и не пришедших с кровавых полей войны и не услышавших залпов победных салютов.
В тот вечер я не давал никаких обещаний отцу, что сумею хоть что-то узнать через военные архивы о его братьях. Не стану подробно описывать историю поиска. Скажу лишь, что во многом благодаря работникам Центрального архива Министерства обороны России мне удалось восстановить некоторые страницы фронтовых биографий братьев отца, которые приходятся мне дядями.
Вот только два эпизода из многих. Они взяты из наградных листов. В боях при освобождении Белоруссии рядовой 40-го стрелкового Амурского полка 102-й стрелковой Дальневосточной Новгород-Северской Краснознаменной дивизии Иван Карташов под ураганным минометным огнем вынес с поля боя тяжело раненного командира роты и был удостоен ордена Славы III степени. А Николай был командиром орудия 117 го стрелкового полка 23 й стрелковой дивизии 3-го Прибалтийского фронта. 28 сентября 1944 года сержант Николай Карташов уничтожил 15 гитлеровцев, тем самым помог пехоте отразить контратаку. За этот бой его наградили медалью «За отвагу».
К сожалению, ни Ивану, ни Николаю награды не успели вручить. И только спустя годы орденская книжка и удостоверение к медали были переданы на хранение моему отцу. В День нашей Великой Победы отец по обыкновению доставал их из семейной шкатулки, поднимал свою скорбную чарку и долго всматривался в родные лица на старом пожелтевшем снимке. Теперь это делаю я. И когда представилась возможность влиться в ряды военных журналистов, я ею не преминул воспользоваться.
– Как вы считаете, чем отличается «гражданский» журналист от военного?
– Военный журналист – в погонах. Этим все сказано. Труд газетчика вообще нелегок. Труд военного журналиста нелегок вдвойне. Я не раз бывал на учениях, спускался под воду с водолазами, поднимался в небо с десантниками. То есть жил настоящей армейской жизнью. Расскажу об одном эпизоде. Когда случилась чернобыльская беда, одним из первых был командирован на место аварии. Вместе с фотокорреспондентом Александром Чеботаревым в полупустом самолете прилетели из Ростова-на-Дону в Киев. Дальше добирались на попутках. Нашли своих – полк химзащиты из Северо-Кавказского военного округа. Нас переодели в форму ликвидаторов. За неделю побывали везде, где можно и нужно было побывать. Собрали материал для репортажей и корреспонденций. В том числе и о том, что люди, даже специалисты, не всегда в полной мере понимали, какой опасности подвергаются. Например, в лесу, где стоял полк химзащиты, для отдыха были обустроены спортплощадки. Представьте себе: игра в футбол на радиоактивной до предела местности! Каково? В белорусском городе Брагине тоже стоял наш полк гражданской обороны. Ребят призывали на месяц. Но месяц прошел, а замены не было. И никто не покинул часть. Никто. Ни один человек!
Возвращаемся в редакцию. А нам говорят: материал приказано придержать. Было не по себе: люди втаптывают в радиоактивную пыль свое будущее, а мы о них – ни слова. Выход нашел военный цензор: «Пишите все, что видели. Не пишите только, что это происходит в Чернобыле. А так – учения, полевые занятия. Тогда проскочим». Проскочили, и не однажды. Только один, последний материал удалось опуб­ликовать в открытую – очерк «Там, в Чернобыле». К слову сказать, для меня очень дорога государственная награда за Чернобыль – медаль «За спасение погибавших», которой меня удостоил Президент России.
Впрочем, военные поднимаются в атаку не только на фронте. Сокращать Вооруженные силы начали еще при господине Горбачеве, который иудисто пел под американскую дудку. Сокращали дивизии, полки. В конце 80-х присутствовал на одном из совещаний комсомольских работников армии и флота. На этом совещании выступил тогдашний министр обороны Маршал Советского Союза Дмитрий Тимофеевич Язов и призвал собравшихся приумножать традиции фронтовиков. После выступления министр отвечал на вопросы. Помню, встал капитан из Дальневосточного военного округа и задал вопрос: «Товарищ Маршал Советского Союза, вот вы сейчас говорили о реформах, о сохранении, продолжении и приумножении славы фронтовиков. А почему тогда наша дважды орденоносная гвардейская дивизия сокращается?».
Надо было видеть в эти минуты лицо министра... Он спросил заместителя начальника Генерального штаба генерала Кривошеева, почему это соединение сокращается. Тот доложил, что сокращается в соответствии с проводимой реформой. Но Язов сказал, что эту дивизию сокращать не надо. Она прошла славный боевой путь, в ней служили два будущих маршала – Рокоссовский и Куликов. Вот так капитан дивизию спас.
А еще вспоминаю эпизод с участием Маршала Советского Союза Константина Константиновича Рокоссовского, о котором узнал из книг. Наши войска переправлялись через Вислу. Колонны техники, танки, пехота спешно перебрались по понтонному мосту, чтобы не попасть под бомбежку. И вдруг заминка. Начальник переправы завернул обоз: «Куда прешь, дед? В Европу въезжаем, а ты позоришь. Разворачивайся!».
Дело в том, что в обозную телегу был впряжен верблюд, животное медлительное, своенравное. Перегородил дорогу – пробка, мат-перемат... Вдруг едет машина командующего фронтом. Начальник переправы под козырек: «Товарищ командующий, войска переправляются через Вислу». – «А в чем заминка?». – «Да понимаете, в Европу вступаем, а он на верблюде. Армию позорит!».
Командующий обозному: «Откуда идете, товарищ боец?».
«От Сталинграда, товарищ командующий. Лошадь убило, так я в степи поймал верблюда. Скотина неприхотливая, выносливая...».
В ответ прозвучали слова: «Продолжайте свой путь, товарищ боец. Пусть Европа видит, что мы идем от самого Сталинграда». Маршал Советского Союза взял под козырек. Эта почерпнутая из книги история имела продолжение. Однажды иду по Москве. Очередной День Великой Победы. Солнечно. На тротуаре стоят человек 15 офицеров в парадной форме. С ними поравнялась группа ветеранов, каждому из которых было, наверное, лет за восемьдесят. Офицеры как один взяли под козырек. Подумалось: уж не по примеру ли маршала Рокоссовского? Чтобы «видела» вся Европа, что у тех, кто дошел от Сталинграда до Берлина, достойная смена!