Не смерть им виделась – Победа

«Есть в Белгородской области село Томаровка. А в селе — средняя школа. Учились в этой школе двенадцать друзей: Дмитрий Остапов, Петр Лежнев, Михаил Маликов, Иван Ноздрачев, Владимир Ищенко, Иван Иванчихин, Александр Турьянский, Петр Капустин, Степан Куницын, Александр Лебедев, Василий Воронов и Павел Бородин.
1941 год был для них выпускным. Они мечтали, строили планы, выбирали дороги в большую жизнь. Кем быть? Инженером? Агрономом? Или, как Анна Иосифовна, классная руководительница, учителем? А может быть, летчиком, как Чкалов, Громов, Коккинаки? И какой же мальчишка не мечтал стать тогда летчиком! Они осаждали аэроклуб, мастерили авиамодели.
Двадцать первого июня был выпускной вечер, и всю ночь на 22 июня они гуляли в поле, пели песни. А когда под утро вернулись в Томаровку, узнали: война! Наскоро собрали баульчики и пешком — на поезд опоздали, а другого ждать долго — пошли в Белгород проситься добровольцами в летчики. Им повезло: все были зачислены в летное училище. И даже в одну эскадрилью.
Провожали их всей школой. Даже дед Корней, «бунтарь», участник двух революций — 1905 и 1917 годов, и дядя Прохор, Георгиевский кавалер (родные Д. Остапова. — Авт.), пришли проводить. Наказывали: «Будьте героями! Летайте как Чкалов!»
Позади уже были первые самостоятельные полеты, когда в училище приехал какой-то большой начальник. Поползли слухи: «На фронт!».
Утром зачитали приказ: весь личный состав направляется на фронт в наземные войска. Были разочарования, огорчения. Но приказ есть приказ. Да и какая разница, в конце концов, где бить врага — в воздухе или на земле? Так «томаровская эскадрилья» оказалась в Богунском полку (45-й стрелковой дивизии им. Щорса 62-й армии Чуйкова. — Авт.).
— Отменные ребята, — докладывал старшина командиру полка о прибытии пополнения, — и образование у всех хорошее, и военная подготовка, физически — атлеты...
Им сказали: выбирайте сами, каким оружием будете разить врага. Они стали бронебойщиками, истребителями вражеских танков. Михаил Маликов и Степан Куницын освоили пушку- «сорокапятку», остальные — противотанковые ружья».
«Об истории «томаровской дюжины» в дивизии знали почти все», — пишет автор книги и рассказывает о подвигах солдат-томаровцев, высадившихся в конце октября 1942 года вместе с другими бойцами с катеров на узкую полоску, не занятую фашистами, берега Волги в Сталинграде.
«... На участке Богунского полка 3 ноября упорные бои развернулись с раннего утра. Противник пытался прорваться к Волге в районе водокачки. Вслед за неудавшейся первой атакой гитлеровцы предприняли вторую, затем третью.
«Сорокапятка» Михаила Маликова, замаскированная в обломках какого-то рухнувшего строения, стояла у самой кромки берегового обрыва. Маликов стрелял почти беспрерывно. Заряжающий Степан Куницын еле успевал закладывать снаряды. Порой ствол пушки накалялся до такой степени, что до него нельзя было дотронуться.
Противник еще не вводил в бой танки. Маликов стрелял по пулеметным гнездам. Находившийся поблизости командир стрелкового отделения сержант Куликов указывал, откуда хлещет вражеский пулемет. Маликов тщательно наводил пушку и после первого или второго выстрела пулемет замолкал.
Фашисты засекли расположение пушки. Разрывы их мин все плотнее ложились вокруг огневой позиции. Но артиллеристы не обращали внимания на это, продолжая мужественно отражать натиск противника.
Когда была отбита четвертая атака, Маликов прокричал оглохшему от выстрелов и разрывов Степану:
— Кажется, и шестой замолчал!
Вражеские танки появились, когда гитлеровцы перешли в атаку в пятый раз. Маликов сразу увидел головной, когда тот выполз из-за заводской стены (завод «Красный Октябрь». — Авт.). Какое-то мгновение Михаил тщательно прицеливался. Он знал, что если бить по лобовой броне, то 45-миллиметровым снарядом большого вреда танку не причинишь. Надо сначала остановить его, сбить гусеницу, а потом заклинить башню.
Руки работали как заводной механизм. Выстрел, еще выстрел, еще... Удача. Танк развернулся на девяносто градусов, уперся пушкой в кирпичную кладку. Через оптический прицел хорошо было видно, как обвисла, сползла с ведущего катка правая гусеница.
Во время шестой атаки немцев Маликов остался у пушки один. Пал смертью героя его школьный товарищ и напарник по расчету Степан Куницын. Поредели ряды стрелков, которые располагались неподалеку. А фашистские танки снова пошли вперед.
И вот выпущен последний снаряд. А танки все ближе, ближе... Их пять или шесть. Один из них, тот, что впереди, держит направление прямо на пушку.
Если его не остановить, через минуту—две танк навалится на пушку, раздавит, разомнет ее. И тогда... Танки подойдут вплотную, развернутся вдоль берега и начнут утюжить наши ячейки и окопчики.
Бросившись к стоявшему в нише, недалеко от пушки ящику с зажигательными бутылками, Маликов схватил несколько штук и лихорадочно стал запихивать их за ватник, две или три сунул под поясной ремень, по одной взял в руки. Смело шагнул навстречу танкам.
Он почти вплотную подбежал к головному. И в этот момент осколок сразил его. Падая, Маликов выбросил руки вперед, словно пытаясь остановить бронированное чудовище. Бутылки ударились о булыжники, вспыхнула самовоспламеняющаяся жидкость. Потекли в разные стороны, веером, огненные струйки, образуя непроходимый барьер. Танк, уткнувшись в пламя, торопливо стал пятиться назад. Вот так сраженный советский воин повернул вспять вражеские танки, не пропустил их к волжскому берегу.
Солдат Донецкого полка Леонид Воронин, ныне известный поэт, а тогда только пробовавший на страницах нашей газеты свои поэтические способности, откликнулся на подвиг Маликова такими строками:
Не смерть нам виделась —
Победа!
Гроза ревела
Во все горло!
Пропал бы —
Хлипким окажись...
Меня заставила
Над прорвой
Ночь
Драться насмерть
С ней
За жизнь!
Не смерть нам виделась —
Победа!
Думается, в этих строках поэт очень точно отметил ту силу, которая делала советского воина неодолимым».
«11 ноября в 6 часов утра противник обрушил на боевые порядки наших подразделений такой силы артиллерийский огонь, какого не знали мы прежде и в самые напряженные дни боев. Сотни орудий и минометов покрыли разрывами буквально всю нашу неширокую полоску вдоль берега. С первыми разрывами снарядов появились в воздухе и вражеские самолеты...
Артподготовка противника продолжалась полчаса. В 6-30 из-за заводских строений, со стороны Дома приезжих, поползли танки, за ними — группы автоматчиков, с ходу атаковавшие роту лейтенанта Счастливцева. Бойцы встретили противника дружным огнем. Выстрела противотанкового ружья почти никто не слышал. Но все видели, как густо задымил головной фашистский танк. Увидел и командир полка.
— Ах, молодец! — вырвалось из груди полковника Серкова. — Узнать фамилию. К ордену храбреца!
Храбрецом оказался командир расчета роты ПТР Дмитрий Остапов...»
«Седьмая атака немцев также сопровождалась танками. И вот в самый разгар боя полковник увидел Остапова, того самого Остапова, который утром подбил танк. Он шел во весь рост, не опасаясь пуль и осколков, волоча тяжелое противотанковое ружье. Шел прямо к командирскому НП.
— Куда? — подозревая что-то неладное (уж не струсил ли?), закричал полковник. В следующую минуту он, узнав ефрейтора, спросил спокойнее:
— Это ты, Везучий? Что случилось?
— Патроны кончились. И Петю Лежнева убило, второго номера...
Как приклеилось к Остапову это прозвище — Везучий, полковник и сам не знал.
Остапов из той «томаровской дюжины», что прибыла в полк из летного училища. Несколькими днями раньше из этой «дюжины» погибли Степан Куницын и Михаил Маликов. Потом были тяжело ранены Василий Воронов, Иван Ноздрачев, Александр Турьянский. Теперь вот погиб Петр Лежнев. А он, Дмитрий Остапов, не менее их побывавший в разных перипетиях, оставался невредимым. Везучий... Кончились патроны.
Серков оглянулся на Волгу. Да, патроны. Их приходится выдавать теперь по счету, особенно пэтээровские...
— Выдать Остапову десять патронов, — подумал минутку, сказал: — Нет, пятнадцать...».
Описывается в книге и такой эпизод, произошедший уже позже, когда было передано специальное сообщение Совинформбюро об успешном наступлении наших войск в районе Сталинграда.
«— Сегодня ночью наши храбрецы взорвали большой склад боеприпасов фашистов, — передал лейтенант Василий Теплов.
— Кто именно, назовите фамилии, — прошу лейтенанта (авт.)
— Фамилии уточняем. Но взрыв был такой силы, что в моем блиндаже все четыре наката ходуном заходили. Целый час грохотало.
Через некоторое время командир роты сообщил свои уточнения:
— Склад взорвали красноармейцы Владимир Ищенко, Александр Лебедев и ефрейтор Дмитрий Остапов.
— Остапов? — переспрашиваю. — Это не тот ли «Везучий солдат»?
— Он самый, — подтверждает лейтенант. — Они все из «томаровской дюжины».
Уже потом Остапов об этом взрыве рассказывал так:
— Понимаете, радио, газеты каждый день приносили радостные вести. Наступал Юго-Западный фронт. Наступал Донской. И наш Сталинградский фронт тоже наступал. Танковые части уже сомкнули свои клещи в районе Калача, захватив в железные объятия 22 фашистские дивизии. А мы здесь, на «Красном Октябре», на старом месте, от берега никак оторваться не можем. И так хотелось поскорее разделаться с фрицами, похоронить их в развалинах. И вот мы с Володей Ищенко и Сашей Лебедевым ночами стали подбираться к вражеским позициям. Поохотиться. Где в подвал лимонку кинем, где из автомата хлестнем по «губной гармошке». А тут неожиданно наткнулись на проход в проволочном заграждении, как раз там, где недалеко был их склад боеприпасов. Наверное, разрывом снаряда снесло проволоку. Решение родилось моментально: «К складу!».
Подползаем к обрыву балки, где у гитлеровцев ниши вырыты, по гранате туда, потом еще по одной, а потом еще несколько термитных шашек бросили. Только успели отскочить, бое-
припасы в складе рваться стали. Укрылись в воронке. А тут немцы огонь открыли, осветительных ракет понавешали. Уйти назад оказалось труднее, чем к складу пробраться. К тому времени светать стало. Так и пролежали в воронке до следующей ночи. Товарищи уже похоронили нас, а мы вернулись...».
Есть в книге и рассказ о подвиге Чекмарева. Сирота, родом с Брянщины. Имя у него редкое — Аннин, но все его звали Димкой. С Дмитрием Остаповым они дружками были: учились в одном летном училище. И погиб у него на глазах, о чем позже поведал автору книги.
«26 декабря это случилось. Шел бой за цех № 3. Мы с Николаем Локтионовым укрылись за подбитым бронетранспортером, ведем огонь из ПТР по пулеметной точке врага. Пулемет заглох. Пехота бросилась вперед. Мы с Локтионовым тоже делаем бросок вперед, укрываемся в воронке. Смотрю, а рядом Чекмарев с пулеметом. Говорю ему: «Куда тебя несет?». А он отвечает: «А тебя куда несет?».
Когда мы поднялись, чтобы опять перебежать вперед, разорвалась мина. Николая ранило в голову. Пока я его перевязывал, смотрю, а Чекмарев уже у стены. За стеной — гитлеровцы. Димка уткнул свой пулемет в пролом и шпарит по цеху. Расположились у стены — хорошо, думаю. Безопаснее. Гитлеровцы по нам не будут бить, иначе и своих поколошматят.
Но фашисты не посчитались с тем, что могут задеть своих, и открыли по нашим огневым точкам артиллерийский и минометный огонь. Больше часа мы дрались. Но один снаряд разорвался рядом с пулеметом Чекмарева. И Димка погиб.
Я взял его комсомольский билет, обложил тело кирпичами, как гробницу сделал. Когда бой затих, перенес тело в братскую могилу».
Когда ликвидировали последний очаг сопротивления немцев на западной окраине рабочего поселка—в школе, не повезло и Остапову, он был тяжело ранен.
«Гитлеровцы сопротивлялись в школе до последнего патрона. Остапов вместе с другими старался подобраться поближе к окнам, чтобы можно было метнуть гранату. Еще одно усилие, еще метр-полтора — и граната наверняка достигнет цели. Но в этот момент из окна хлестнула огненная струя. Она была направлена на группу, где находился Остапов. Бронебойщик успел только выругаться: «Вот, гады, огнеметом шпарят...» и тут же почувствовал, как в лицо пахнуло чрезмерно горячим, обжигающим, от чего кожа стала вроде бы скручиваться...».
...Их было двенадцать томаровских ребят. А вернулись с войны только четверо: Дмитрий Остапов, Иван Ноздрачев, Александр Турьянский и Иван Иванчихин. Все выбрали самую мирную профессию — стали педагогами.