«Здравей, кака Марина»

Я НЕ ПОМНЮ теперь, как в моих руках оказался первый болгарский конверт. Скорее всего, дали в КИДе – была в нашей школе такая организация: Клуб интернациональной дружбы. Мы переписывались классами, а то и от имени всей школы со сверстниками из союзных республик нашей необъятной страны; изредка приходили письма из зарубежья – Болгарии, Польши, ГДР.
О том, чтобы наша единственная в городе английская спец­школа завела переписку с ребятами из Великобритании, США или Канады с благой целью совершенствования английского языка, не было не то что речи – мысли: железный занавес! А жаль. Ведь были у нас ежедневные уроки английского языка, английской литературы (читали и переводили в стихах Бернса, Байрона, Шелли, Томаса Мора, даже на Шекспира «замахивались»). Были молодые, увлеченные учителя, которые, сами никогда не выезжавшие за границу, с таким жаром рисовали картины старой доброй Англии, что нам казалось – они приехали оттуда только вчера. И мы писали письма воображаемым друзьям – и получали за них в тетрадках реальные пятерки, четверки и тройки.
Двоек не было: двойки ставили только за диктанты, а в письме-сочинении всегда можно заменить слово с труднозапоминаемым правописанием на более легкое. Не в этих ли уроках тренировочного письма – один из истоков моей верной любви к эпистолярному жанру? И еще, конечно, в уроках русской словесности (не хочется писать сухое «языка и литературы») с еженедельными (если не чаще) сочинениями на вольную тему. И – вот в этом Клубе интернациональной дружбы.

Я НЕ ПОМНЮ теперь, как в моих руках оказался первый болгарский конверт. Скорее всего, дали в КИДе – была в нашей школе такая организация: Клуб интернациональной дружбы. Мы переписывались классами, а то и от имени всей школы со сверстниками из союзных республик нашей необъятной страны; изредка приходили письма из зарубежья – Болгарии, Польши, ГДР.
О том, чтобы наша единственная в городе английская спец­школа завела переписку с ребятами из Великобритании, США или Канады с благой целью совершенствования английского языка, не было не то что речи – мысли: железный занавес! А жаль. Ведь были у нас ежедневные уроки английского языка, английской литературы (читали и переводили в стихах Бернса, Байрона, Шелли, Томаса Мора, даже на Шекспира «замахивались»). Были молодые, увлеченные учителя, которые, сами никогда не выезжавшие за границу, с таким жаром рисовали картины старой доброй Англии, что нам казалось – они приехали оттуда только вчера. И мы писали письма воображаемым друзьям – и получали за них в тетрадках реальные пятерки, четверки и тройки.

Двоек не было: двойки ставили только за диктанты, а в письме-сочинении всегда можно заменить слово с труднозапоминаемым правописанием на более легкое. Не в этих ли уроках тренировочного письма – один из истоков моей верной любви к эпистолярному жанру? И еще, конечно, в уроках русской словесности (не хочется писать сухое «языка и литературы») с еженедельными (если не чаще) сочинениями на вольную тему. И – вот в этом Клубе интернациональной дружбы.
Образовался он в школе спонтанно. Почему-то именно в нашу школу пришло письмо из Молдавии. Ребята из небольшого села предлагали дружбу и просили написать о нашем городе и школе. Ответить поручили мне. И вот уже летит в Молдавию бандероль с набором курских открыток, несколькими номерами местной молодежной газеты «Молодая гвардия» и моим большим письмом.
НА ЭТОМ коллективная переписка почему-то завершилась. Но труд мой не пропал зря. Вскоре я получила уже лично мне адресованное письмо от моего ровесника пионера Вити. С фотографии смотрел красивый черноглазый мальчик в красном галстуке. Он писал, что учится «только по пять» и хочет стать военным: «Я буду ехать в Харькове, чтобы стать офицером, а когда буду заканчивать и буду работать, и тебе с собою буду взять». Вот так – как говорится, с места в карьер. В конце Витиных писем всегда стояла русско-молдавская фраза: «Я тебе те сэрут». Перевести это выражение на русский язык Витя отказывался («Сама догадайся»), и только теперь нашла я в Интернете значение этих двух слов – «обнимаю».
На день рождения Витя прислал мне посылку с грецкими орехами и синим платочком с национальным орнаментом. А уже в следующем письме сообщил, что и у него скоро день рождения и он тоже ждет от меня подарок. «Пришли мне, – писал Витя, – собаку: бульдога или европейскую породу. Нужно связать ему лапы, засунуть в мешок из челофан и поставить в посылку, который идет на самолет, и в три дня она здесь в Молдавии».
Где ты сейчас, Витя Бецига из Молдавии? Сбылась ли твоя мечта о собаке, которую я, конечно же, не прислала? Стал ли ты офицером? И вспоминаешь ли с теплой улыбкой нашу переписку, вглядываясь в мою детскую фотографию?
Но ведь я хотела написать не про Витю, а про Стефанку, Йорданку, Лилю, Бойку, Снежану, Койку, Марина (мой тезка оказался мальчиком), Ивана... Про двадцать шесть (!) моих болгарских корреспондентов.
Очень давно, еще в школьные 70-е, я уже писала о вас, мои заочные болгарские друзья, в «Молодой гвардии», позаимствовав заголовок статьи у Горького – «Двадцать шесть и одна». Заголовок, конечно, поменяли – очерк Горького совсем на другую тему. А в моей памяти осталось только это название, самой своей статьи не помню. Зато хорошо помню письма и лица этих двадцати шести школьников из разных городов и сел.
САМОЙ первой и самой верной моей подружкой по переписке стала Стефанка из города Шумен. Отличница и аккуратистка – это читалось и в ее красивом почерке, которым были написаны частые письма, и в строгости серых глаз, и в гладкой, волосок к волоску, причес­ке: косички-корзиночки. Она писала об истории болгарских городов, о битве за Шипку, о многочисленных памятниках русским воинам – от генерала Скобелева до Алеши (помните, была чудесная песня: «Стоит над горою Алеша, в Болгарии русский солдат»). Писала обстоятельно, по-взрослому, а ведь училась на начало нашей переписки всего-то в четвертом классе. И в каждом письме были красивые глянцевые открытки – в основном виды памятных мест Болгарии, и я удивлялась и их красочности, и тому, как часто на этих открытках запечатлевались храмы – у нас в атеистическое время такого почти не было.
А еще – тогда это не удивляло, а теперь постигается задним умом – почти в каждом детском письме звучала благодарность «русским братушкам» за мир и свободу Болгарии. И братушки эти – не только безвестные Алеши, но и русские государи, посылавшие армии на защиту маленькой страны. И об этом в Болгарии помнили всегда. Кто-то из болгарских ребятишек прислал мне стихотворение о России, заканчивавшееся словами:

Руска сила, руска воля,
Руска кръвь и руска пот
Ще избави от неволя
Братски български народ.

А как замечательно, не сравнить с нынешней, работала почта! Письма из Болгарии шли, казалось, долго – около недели (при том, что из Москвы приходили порой на следующий день), но никогда не пропадали. Хотя конверты порой лопались от многочисленных вложений: открытки, фотографии, носовые платочки, полос­ки жвачек (помню, первую я просто проглотила, решив, что это конфета, и только потом расспросила у приславшей ее девочки, «что это такое и с чем его едят»), монетки (у меня набралась целая коллекция от разного достоинства стотинок до одного лева), наборы почтовых марок (это было время повального увлечения филателией) и даже значки. По количеству присылаемых сувениров значки были на втором, после открыток, месте! С приближением весны меня засыпали мартеничками – такие чудесные открытки с детскими изображениями зверушек и человечков, в ярких блестках и обязательно с наклеенным маленьким бантиком из белых и красных шелковых ниток. Но главное – мартенички-значки. Пластмассовые фигурки-игрушки на металлической булавке, опоясанные все той же красно-белой нитью, заканчивающейся распушенным хвостиком. Чудо!
В первый день весны такие мартенички болгары дарят своим родным, друзьям и просто встречным людям на улице. А мне весь февраль и март поч­тальон несла письма с вложенными в них мартеничками, и я раздавала их одноклассникам, но самые лучшие оставляла, конечно, себе. Чем могла я отдарить моих щедрых друзей? Ни ярких открыток, ни праздничных значков в продаже не было. Посылала открытки с видами городов и цветов, простенькие значки, календарики, марки…
Первую посылку к своему дню рождения я получила от все той же Стефанки. Она прислала мне тоненький красный свитерок, розовое масло – пробирочка с пластмассовым жгутиком в крышке, вставленная в расписной деревянный пузырек-шкатулку ручной работы, коробку рахат-лукума и игрушку – милого плюшевого ослика.
О, этот ослик! В детстве у меня вообще было мало игрушек – помню их наперечет, в отличие от книг, которых всегда было много. А тут такая красота. Ослик был коричневый, с большой головой, которая перевешивала туловище и клевала носом, с удивленными пуговками черных глаз и красной сбруей. На лбу ослика, на кожаном ремешке красовались три настоящих бубенчика – они п­одрагивали и нежно перекликались. Я поставила свою драгоценность на самый верх этажерки с книгами, чтобы моя маленькая племянница не могла достать, и выдавала ей ослика ненадолго только под моим строгим надзором.
ВТОРОЙ моей «болгарочкой лет восьми» стала Бойка. Она тоже писала часто, но была полной противоположностью Стефанке. Настолько черноволосая, смуглая и большеглазая (фотография была цветной – большая тогда редкость), что напоминала скорее цыганочку. Буквы ее писем шатались и разваливались в разные стороны, с трудом складываясь в незнакомые слова. Но с ней я переписывалась дольше всех, почти до самого окончания школы.
А самой младшей была первоклассница со смешным для русского уха именем Койка. Кажется, она и фотографии своей не прислала, и писала нечасто и помалу. Но если молдаванин Витя запомнился загадочным прощанием «те сэрут», то Койка вообще поставила в тупик с самого начала. Ее письма начинались так: «Здравей, кака Марина!». Вот загадка! И спросить неловко. Но я спросила. А вместо ответа получила еще одну «каку» в конце письма: «До виждане, кака Марина». Разгадка пришла, когда я училась уже в 7-м классе. В один прекрасный летний день нам принесли телеграмму из Ленинграда: «Послезавтра будем в Москве, хотим встретиться. Родители Ивана из Болгарии».
И вот, одетые в лучшие свои наряды, мы заходим в гостиницу, просим вызвать болгарских гостей и отправляемся с ними в ближайший сквер. Невысокие, с рабочими руками и лицами, супруги смотрят на меня с сожалением, объясняют: их сын на голову ниже. Да-а… Похоже, смотрины я не прошла. Мы понимаем – с трудом, но понимаем друг друга, хотя гости говорят по-болгарски, а воспринимать речь, оказывается, гораздо труднее, чем читать письма. «Понравилось ли им в Ленинграде?» – спрашиваем. Гости энергично мотают головами из стороны в сторону и бурно выражают свой восторг. Задав еще несколько вопросов, начинаем понимать: такой отрицательный жест у них означает «да», а «нет» – наоборот, кивок головой сверху вниз. Они вручают нам подарки и спрашивают: а где же папа? Он не живет с нами, объясняем, хотя часто бывает в гостях. Сельским труженикам из Болгарии это, похоже, непонятно.
«Но все равно! – папа Ивана раскрывает пакет. – Это ему». В пакете – здоровенная, литра на два, бутыль с самодельной пробкой и прозрачной жидкостью. «Ракия, – улыбается болгарин, – сам делал». И предупреждает: пить по чуть-чуть, ликерными рюмочками, 70 градусов крепости. Вот это да! Как же ее на таможне пропустили? «Пропустили! – смеются болгары и тут же добавляют огорченно: – А радиоприемник, который они везли мне, отобрали». Но зато – лица опять сияют (они вообще очень быстро переходят от радости к грусти и наоборот) – вот! В руках болгарской мамы появляется огромная книга голубого цвета. Болгарско-русский словарь.
Распрощавшись с болгарами и немного погуляв по Москве, мы возвращаемся на вокзал и садимся в свой «Соловей», который рано утром вернет нас в Курск. Я забираюсь на полку и открываю словарь на букве К. «Кака – старшая сестра». Вот как зовет меня маленькая Койка! Кака – няня, значит.
КАК ЖАЛЬ мне сейчас, что не сохранила я ни писем, ни мартеничек, ни открыток и фотографий. Уехала после школы в любимый Питер, а потом вышла замуж и уже не вернулась. С каким бы удовольствием – да что там удовольствие – с каким счастьем я бы развернула тетрадочный листок и почитала: «Здравей, кака Марина». Только плюшевого ослика всегда возила я с собой, берегла. Кажется, четверо моих детей успели им наиграться. Пятому уже не досталось…