Железный Аргумент

В моей семье живет предание о том, как бабушка Елена Стефановна стала однажды невольной помощницей молодого директора КМАстроя В. М. Кислова в решении кадровой проблемы. А дело было так.

Иван Ильич из рода Микишовых, широкий в плечах, с окладистой бородой и добрыми серыми глазами, сидел неподвижно у окна в своей старой хате и вздыхал. Прямо перед ним за окном чернели огороды жителей села Лебеди, за ними тянулся широкий луг, по которому, петляя, бежала речка Осколец, дальше за лугом взбегала вверх по косогору деревня Стретенка. А значительно левее, там, где за косогором пряталось село Коробково, отчетливо виднелся на фоне синего весеннего неба шахтный копер. К нему-то и был прикован грустный взгляд Ивана Ильича. Он думал о своих трех сынах, которые уже два года тому, как уехали на угольные шахты Донбасса на заработки и, похоже, не собираются возвращаться в родные места.
– Как же, шахтеры, – мысленно с горечью говорил Иван Ильич в адрес сыновей, глядя на копер. – А у нас вон что? Не шахта? Ален, а Ален! – позвал он вдруг жену.
Елена Стефановна, возившаяся тут же у печки и давно уже поглядывавшая на мужа, подсела к нему, догадываясь, о чем пойдет речь.
– Слышь, был я вчера на хуторе, встретил кума Ивана. Говорит, сын его уже на шахте работает. Тут, в колхозе, не умел даже на волов ярмо надеть, а поди ж ты – на шахту! Курсы у них там какие-то… Обучать будут. А наши сыновья и без курсов бы…
Иван Ильич недоговорил и, оторвав наконец взгляд от копра, живо повернулся к жене:
– А что еще я слышал! Большие у нас тут работы начинаются. Очень большие! Со всей страны сюда к нам скоро люди поедут, и всем работа найдется. Наши Лебеди на всю страну греметь станут, да и не только на страну… – Неожиданно губы его скривились, он некоторое время молча смотрел на жену отсутствующим взглядом, словно думая о чем-то своем, а потом заговорил вдруг жалобно:
– Съездила бы ты к ним, а? Съезди, уговори их! Ты сумеешь!
Для Елены Стефановны слова мужа не были неожиданностью, она и сама не одну ночь проворочалась в думах на этот счет. Особенно часто мысли о возвращении сыновей стали посещать стареющих супругов в последнее время, когда, словно сторожевые башни, поднялись по полям вокруг Лебедей и даже на огородах жителей села буровые вышки и поползли слухи об огромной здесь залежи богатой железной руды. Не стало неожиданностью и то, что предлагалось поехать ей. Елена Стефановна слыла по селу женщиной муд-рой и развитой. В детстве и ранней молодости, когда отец ее, Стефан Иванович, служил там в пожарных, ей пришлось какое-то время пожить среди господ в самом Петербурге. Так что хотя Иван Ильич и держал в семье главенство, но во всем, что касалось дальних поездок, общения с чем-то неизвестным, признавал первенство за женой. А у Елены Стефановны уже давно сложился в голове план действий. Прежде всего – уговорить, привлечь на свою сторону невесток. На семью старшего, Алексея, она не очень рассчитывала: там были уже трое ребятишек, ее внуков, с ними дай бог хотя бы просто повидаться. Но у Васи и Гриши – всего по одному, еще груднички, а невестки – молодые, им бы самим еще погулять, да привязаны к люлькам. Вот тут и нужна будет бабушка, и всем будет хорошо. Тут, конечно, Елена Стефановна в своих рассуждениях немного кривила душой, ибо понимала, что вряд ли ее молодые невестки с энтузиазмом воспримут идею своего добровольного возвращения под начало свекра и свекрови. Но на что-то все же рассчитывала и потому на предложение мужа недолго медлила с ответом:
– Ну что ж, съезжу. Завтра же и поеду.
Даже Иван Ильич не ожидал такой реакции жены:
– Может, письмо сперва написать, предупредить?
Но предварительное оповещение не входило в планы Елены Стефановны.
В районный центр, город Старый Оскол Елена Стефановна вышла из Лебедей заблаговременно с таким расчетом, чтобы, если придется все время идти пешком, успеть к вечернему поезду на Донецк. В то время для жителей окружающих деревень ходить за 20–25 километров пешком в город считалось в порядке вещей. На душе у женщины было легко. Ноша – плетеная корзинка с гостинцами – не тянула, было по-весеннему тепло. Когда прошла Лукьяновку, ее нагнала легкая тележка-бричка, в которую была запряжена большая белая лошадь. Правил ею знакомый лебедянский мужик Василий по прозвищу Жаворонок. В тележке сидел молодой человек лет тридцати в накинутой на плечи плащ-палатке, из-под которой виднелось темно-синее пальто с нашивками на рукавах. Фуражка тоже была «городская» – с высоким околышем.
Инженер – сразу определила Елена Стефановна, питавшая к этому редкому тогда еще в тех краях слову особое уважение.
– Подвезти не требуется, мамаша? – обратился «инженер» к идущей женщине, в то время как Жаворонок слегка натягивал поводья, притишая ход лошади.
– Требуется, сынок, требуется! – ответила женщина и, усевшись бочком на бричку и пристроив рядом корзину, перекрестилась: «Слава Богу, вот и подъедем маленько».
Узнав, что женщина едет в Донбасс к сыновьям, любознательный попутчик стал расспрашивать, что сыновья пишут, нравится ли им там, не собираются ли возвращаться домой. Услышав, что она затем и едет, чтобы вернуть их под отчий кров, молодой человек оживился:
– Вот это правильно! Вы им скажите, что на их родине скоро вырастет большой и красивый город, пусть приезжают – без работы не останутся. Да скажите, пусть поторопятся, а то получится – кто не успел, тот опоздал.
Но вот впереди, правее через луг, показалось село Стойло и несколько буровых вышек поодаль от него. У поворота остановились.
– Отсюда вы пойдете дальше, а нам – туда, – сказал молодой человек, махнув рукой в сторону села. И, потянувшись куда-то в угол брички, достал оттуда камень с ладошку величиной. Затем вырвал из блокнота лист бумаги, что-то на нем написал и, завернув в него камень, протянул Елене Стефановне со словами: «Повезите им, скажите – послание из родных мест. Может, это станет для них убедительным аргументом в пользу возвращения».
В этот момент со стороны буровых вышек на дорогу выехала и остановилась старенькая «полуторка», в кузове которой катались трубы. Из кабины машины выскочил сидевший рядом с шофером пожилой мужчина и, подойдя к попутчику Елены Стефановны, стал что-то ему докладывать и показывать какие-то бумаги. Она же, пока те разговаривали, тихонько спросила у возницы-земляка, кого он везет.
– Здрасьте, кума Настя! – весело ответил Жаворонок. – Да это же Кислов, новый начальник на КМА! Недавно прислали, не слыхала?
У своих сыновей, живших в небольшом городке-спутнике Донецка – Енакиево, Елена Стефановна была уже к концу следующего дня. И сразу
разыскала Васю с Гришей, которые жили со своими семьями в одном семейном общежитии. Сыновья были еще на работе, на что мать и рассчитывала. Полюбовавшись на спящих малышей-внуков и обменявшись с молодыми невестками первыми впечатлениями, она тут же повела с ними серьезный разговор:
– Вот что, девки,– сказала она, – вы своим мужьям не враги и я своим сыновьям – тоже. Их место не здесь, а дома. Там такие дела разворачиваются, а они тут пыль угольную глотают. И вы с ними.
Свекровь умела говорить, и теперь она вспоминала все, что говорили люди по их селу, что говорил вчера ей Кислов, добавила и от себя; она старалась оживить в невестках их воспоминания о родных местах, где один только луг с его речкой Оскольцом чего стоят, и тут же начинала рисовать, какой город вырастет на их родине, какое будущее городское житье ждет их самих и их детей.
– Буду с вами откровенна: я очень хочу, чтобы в предстоящем разговоре с вашими мужьями вы были на моей стороне, – сказала она под конец. И добавила доверительно и немного грустно: – Ибо ночная кукушка всегда перекукует дневную.
Вечером пришли с работы двое младших. Приезду матери обрадовались, тут же кто-то сбегал за старшим. Алексей пришел в окружении жены Марии и трех сынишек – четырех, двух лет и годовалого. Стало тесно, шумно и весело. Когда собирались ужинать, Вася, дурачась, по-детски тоненьким голоском объявил:
– А сейчас наш младшенький, Гришенька, сбегает в магазинчик за бутылочкой.
Елена Стефановна чуть нахмурилась:
– Вы что, стали выпивать? Или сегодня какой-то большой праздник?
– Мам, ну что ты! Ты и есть наш самый большой праздник! – раздался бас Алексея.
– Ладно, пошутила, – улыбнулась мать. Ей все же было приятно, что такие взрослые сыновья признают за ней право на строгость по отношению к ним. Но и сыновьям было приятно вдруг почувствовать себя в присутствии матери детьми.
За ужином Елена Стефановна еще раз пустила в ход все свое красноречие, весь запас приготовленных аргументов в пользу цели своего приезда, послушала сыновей. У тех были аргументы и «за», и «против». Невестки пока больше молчали, но по их своевременным кивкам головами, по вставляемым в разговор отдельным междометиям свекровь чувствовала, что они в нужный момент будут готовы поддержать ее. И тогда она достала из своей стоявшей в углу корзины бумажный сверток и, положив его на стол, развернула. Все увидели камень охристо-буровато-вишневого цвета с красными полосами и синеватым отливом по бокам. Он был непривычно тяжелый. На бумаге было написано: «гематитомартитовая руда. с. Лебеди».
– Думайте, – сказала мать. – И не только о себе, но и о детях. – И, сославшись на большую усталость с дороги, ушла на приготовленную ей постель, доверив, таким образом, невесткам исход заключительной части разговора. Так опытный полководец оставляет поле боя на своих военачальников в полном осознании уже выигранного сражения.
На этом я завершаю подробное изложение поездки моей бабушки в Донбасс за своими сыновьями. Домой она уезжала с двумя невестками и их детьми. Через месяц приехали и два младших сына.
Вася и Гриша по приезде сразу же были приняты на шахту имени Губкина в качестве слесарей-осмотрщиков ствола. В том же году они на месте старой хаты стали строить – к великой радости Ивана Ильича – новый добротный дом на два хода, на две семьи. Через год вернулся в Лебеди старший брат Алексей с семьей и тоже пошел работать на шахту. А еще через год началась война. Погибли Алексей и Василий. Григорий на войну не попал и после войны работал все время на той же шахте сначала машинистом подъема, а потом – старшим машинистом. Умер в 66 лет. Чтобы тело в гробу не быстро портилось (стояло лето), ему под бока положили две хорошие металлические болванки. И забыли. А когда его друзья-шахтеры несли гроб, то говорили: «Здоровый был покойник при жизни, да и сейчас тяжел!». Но во время поминок все прояснилось. И тогда кто-то – умная голова – сказал: «Сколько тысяч тонн железа этот человек за свою жизнь из-под земли поднял! Не грех было пару пудов с собою под землю взять».