Николай Сличенко: «Сцена – место исповедальное»

Знакомьтесь: народный артист СССР, лауреат Государственной премии СССР Николай Алексеевич СЛИЧЕНКО.

Родился в декабре 1934 года. В шестнадцатилетнем возрасте был принят на работу в Московский музыкально-драматический цыганский театр «Ромэн». На его сцене сыграл свыше 60 ролей, многие из которых были этапными в жизни творческого коллектива. Снялся в ряде фильмов. «В дождь и солнце», «Мой остров синий», «Свадьба в Малиновке» в их числе. Широкую популярность получил как исполнитель цыганских, эстрадных песен, романсов.
В 1972 году окончил высшие режиссерские курсы при ГИТИСе (ныне – Российская академия театрального искусства).
В 1977 году стал главным режиссером, а затем художественным руководителем театра «Ромэн».
Обязанности художественного руководителя совмещал с активной педагогической деятельностью. Профессор, академик Международной академии театра.
В числе многочисленных государственных наград – ордена «За заслуги перед Отечеством» III и IV степеней, Почета и Дружбы народов. Лауреат премий Правительства Российской Федерации, правительства Москвы. Стал также лауреатом премий «За труды и Отечество», Михаила Ломоносова, национальной российской музыкальной премии «Овация». Удостоен более 50 престижных наград неправительственных организаций. Среди них – орден «Честь и достоинство нации».
Имя нашего земляка присвоено одной из звезд в созвездии Тельца. Именная звезда Николая Сличенко заложена на Площади звезд в Москве. В его честь установлена именная плита в московском парке искусств «Музеон».
В 2012 году был зарегистрирован доверенным лицом кандидата в Президенты Российской Федерации Владимира Владимировича Путина, возглавлявшего Правительство Российской Федерации.
– Николай Алексеевич, Ваша многогранная творческая деятельность получила не только всероссийское, но и международное признание. Поэтому в средствах массовой информации Вас иногда величают гражданином мира. В то же время в одних газетах и журналах говорится, что Вы родились в Белгороде. Другие издания местом рождения называют Харьков. С чем связаны эти разночтения? Как сказались детские годы на Вашей творческой судьбе?
– Родился я действительно в Белгороде. Но вскоре семья переехала в Харьков. Детство мое приходится на военные годы. А что хорошего может принести государству, народу, каждой ­семье военное лихолетье? Тем более цыганской семье, в которой, кроме меня, было еще четверо детей? Вы знаете, что фашисты стремились освободить подконтрольные территории от всех «неистинных арийцев». В том числе – цыган. И уничтожали – методично, безжалостно, повсеместно. Говорю не как сторонний наблюдатель, а как человек, переживший трагедию военных лет. В 1942 году в Харькове, когда мне было восемь лет, фашисты расстреляли отца. Расстреляли просто за то, что цыган. Маме с детьми удалось спастись чудом.
Естественно, эта трагедия детства определила вектор моего творчества. Всегда стремился и стремлюсь к тому, чтобы оно основывалось на ценностях добра, гуманизма, формировало у зрителей и слушателей понимание того, что деление людей любой национальности на всякого рода «истинных» и «неистинных» ущербно по своей сути. События в Украине – красноречивое тому подтверждение. От рук националистов гибнут ни в чем не повинные дети, целые семьи. Хочется кричать: «Остановитесь, люди! Рано или поздно вам придется отвечать за свои злодеяния!».
Почтение к труду, способность трудиться до кровавых мозолей тоже благословлены детством. В 1947 году из Харькова меня отправили в цыганский колхоз «Красный Октябрь» Новохоперского района Воронежской области. Причина понятна: в городе многодетной семье без кормильца было не просто трудно, а невероятно трудно. Думаю, не стоит много говорить о том, что такое послевоенный колхоз. От зари до зари трудились все – женщины, дети, старики. Но каким же несказанным ароматом был пропитан каждый колос, каждый кусок хлеба, который достался за труды праведные! Лакомство! Думаю, что каждая удачно выполненная работа – на сцене ли, в научной лаборатории, за станком – сродни колосу, пропитанному потом и солнцем. А колос, как мне представляется, – символ жизни.
Детство повлияло и на то, что стал верующим, православным, как и большинство российских цыган. Однажды в оккупированном Харькове зашел к знакомому мальчонке. Тот где-то раздобыл затоптанные в грязь доски и уже начал колоть их, чтобы обогреть помещение. Одна доска почему-то привлекла мое внимание. Еле выпросил. Дома матушка оттерла ее от грязи. Оказалось – икона Знаменской Божией Матери. Она и сейчас в нашей семье – олицетворение веры и надежды.
Что же касается титула «гражданина мира», то эту фразу журналисты употребляют для красного словца. Я отношу это к своим частым гастролям за рубеж. Я гражданин своего Отечества. Горжусь и тем, что во всем мире есть единственный профессиональный цыганский театр. Наш театр – «Ромэн»!

– Ваш коллега по театральному цеху Олег Табаков считает, что человек неординарный должен обладать одним безусловным качеством – «дер­зостью таланта». Вы разделяете эту точку зрения?
– Дерзость таланта заключается в том, на мой взгляд, что человек одаренный ставит перед собой неординарные творческие цели и кладет на алтарь творчества всю жизнь, чтобы достичь их, настойчиво преодолевая бытовые трудности, непонимание коллег, а то и социальной среды, в которой живет. Он что орел, поднявшийся на крыль­ях таланта высоко в небо, видит мир объемнее, масштабнее, чем «обыкновенные» люди. На память приходит судьба знаменитого скрипача Михаила Эрденко. Это о нем Лев Толстой писал: «Какая нежность, грация, сила, чувство меры!.. Я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь так играл». Это он был равным среди великих в кругу Сергея Рахманинова, Александра Скрябина, Александра Гречанинова, Рейнгольда Глиэра, Александра Глазунова. Но, чтобы выйти в люди, мальчишке из бедной цыганской семьи небольшого сельца Старооскольского района Белгородчины пришлось с ранних лет добывать средства на учебу. Уже в четыре года Михаил с отцом, скрипачом в третьем поколении, руководителем цыганского оркестра, играл на свадьбах, к 5 годам дал первый концерт в Харькове, потом выступал в других крупных городах. В 14 лет на личные сбережения и на меценатские пожертвования поехал в Москву, окончил консерваторию по классу скрипки с «малой» золотой медалью. Вот вам и одержимость, мятежность таланта, которые были свойственны Михаилу Гавриловичу Эрденко до последних дней жизни.
Не могу не вспомнить о заслуженной артистке РСФСР Ольге Ефимовне Янковской. Тринадцатилетней девчонкой явилась она в «Ромэн» прямо из табора и заявила, что останется в театре, потому что очень хочет быть артисткой. В шутку ей устроили экзамен, вывели на сцену, предложили исполнить сложный этюд. Справилась! Впоследствии она стала потрясающей актрисой. Что это, опять-таки, как не дерзость таланта?!
Да и моя творческая биография не лишена «всплесков дерзновения». Когда работал в воронежском колхозе, а основу его, напомню, составляли цыгане, участвовал в художественной самодеятельности. Наверное, получалось. Потому что нередко слышал от окружающих: «В «Ромэн» бы тебе, парень, в «Ромэн!». Человека, привыкшего сверять личные планы с реальной жизнью, такая похвала вряд ли вдохновила бы. Какой может быть «Ромэн» для шестнадцатилетнего подростка с большими пробелами в образовании и абсолютным безденежьем? А меня вдохновила. Вдохновило доброе отношение окружающих к моей персоне. Колхозники «Красного Октября» поскребли по сусекам, собрали зерно, которое выдавали тогда на так называемые трудодни, продали его и на вырученные средства купили билет в один конец. «Дерзай, парень!» Так я оказался в Москве. Ранним утром нашел театр, захожу. Навстречу – молодой человек. Обратив, очевидно, внимание на мой неказистый вид, спрашивает: «Вам кого?». «Хозяина, – говорю, – надо!». И смех и грех… Ну так вот, «хозяин», главный режиссер театра Петр Саввич Саратовский, принял меня часов в одиннадцать. Принял приветливо. На следующий день был назначен просмотр. Ночевал на Курском вокзале и очень переживал. Но вспоминал, с какой надеждой меня отправляли из воронежской глубинки, и взбод­рил себя уверенностью: «Прорвусь!». На просмотре и пел, и танцевал – и прорвался-таки! Приняли во вспомогательный состав труппы, определили зарплату.
Было это в далеком 1951 году. Тогда думалось: вот она, вершина счастья! Но огляделся, освоился, и спустя некоторое время стало казаться, что могу рассчитывать на большее, нежели участие в массовых сценах. Основания для этого были. Дневал и ночевал в театре. Присутствовал на всех репетициях. Наблюдал, как именитые актеры вживаются в образы. Память у меня была хорошая, поэтому запомнил тексты почти всех мужских ролей. Повторял эти тексты даже в общественном транспорте. Придумывал характеры людей, которых изображал. Стал ждать, когда назначат на «большую роль». Ходил к главному режиссеру театра, уже упоминаемому мной Саратовскому раз, другой, третий – безрезультатно. «Рано тебе брать такую ношу, рано!» – убеждал Петр Саввич, добрый, чуткий, глубоко интеллигентный человек.
Меня его слова, естественно, не убедили. Однажды театр выехал в подмосковный город Сергиев Посад со спектаклем «Четыре жениха» по пьесе Ивана Хрусталева. Мое место в автобусе оказалось рядом с Сергеем Федоровичем Шишковым – известным в ту пору актером. Любая роль в его исполнении запоминалась, трогала самые потаенные струны души, казалась настолько естественной и органичной, что зрители видели в нем не актера, а человека, который шагнул на сцену прямо «из жизни». Решил воспользоваться случаем. Зная, что Сергей Федорович благосклонен ко мне, стал уговаривать его неожиданно заболеть, чтобы сыграть его роль Лексы – главную роль в веселой лирической комедии. С большим трудом, но – уговорил. Вернее, Сергей Федорович позволил себя уговорить. Минут за двадцать до спектакля мой кумир объявил, что болен. Все в шоке. Лихорадочно перебираются варианты выхода из создавшегося положения: зрителей полный зал, а спектакль может не состояться. Скандал! Тогда Шишков «подсказал»: «Доверьте роль Сличенко. Не подведет!». Судя по всему, действительно не подвел.
Не знаю, можно ли мой поступок и поступок Шишкова отнести к «дерзости таланта». С высоты прожитых лет расцениваю свое поведение как самонадеянное. Многому, очень многому надо было учиться. Но, не будь этой дерзости, еще долго числился бы во вспомогательном составе труппы. После поездки в Сергиев Посад ко мне стали относиться и требовательнее, и одновременно внимательнее. Начали вводить в спектакли текущего репертуара. Постепенно пришли роли – масштабные, неординарные. Стали приглашать на съемки в кино. Не буду перечислять всего, что выпало счастье сыграть. Те читатели уважаемой газеты, которые следят за моим творчеством, это знают. А тем, кто познакомился со мной благодаря сегодняшнему интервью, простое перечисление ролей вряд ли о чем скажет. Старался постоянно учиться у таких корифеев сцены, как Сергей Шишков, Иван Ром-Лебедев и многих, многих других. Стремился не фальшивить, в каждом эпизоде, в каждой мизансцене выкладываться до конца. Помню, играл роль Дмитрия в спектакле «Грушенька» по повести Николая Лескова «Очарованный странник». В нем есть сцена, в которой герой ревнует Грушеньку к князю. Провел ее на таком эмоциональном накале, что на некоторое время отказали ноги. Сижу за кулисами, вот-вот снова выходить на сцену, но встать не могу. Еле-еле собрался с силами и доиграл спектакль. В спектакле «Живой труп» по пьесе Льва Толстого, которую я и поставил, играл Федора Протасова. Ответственнейшая, сложнейшая роль. Так вот, в это время пьесу ставили еще три московских театра – Малый, МХАТ и «Моссовет». И такая шутка ходила по Москве, что из четырех «трупов» самый живой – в театре «Ромэн».
И еще вот о чем хотелось бы сказать. «Дерзость таланта», его «мятежность», с моей точки зрения, не предполагают изначальный конфликт с режиссером, с коллегами по ремеслу, со всеми, кто тебя окружает. Дерзать – значит стремиться к благородному, высокому, новому. Постоянно стремиться! Право на «дерзость» неотделимо от обязанности трудиться до седьмого пота. Преодолеть себя зачастую сложнее, чем «исправить» весь мир. Трудный путь в науку, искусство, на мой взгляд, удел большинства одаренных людей, поднимающихся «из низов». Не буду больше касаться примеров из жизни знаменитостей. Возьмем их обобщенный образ, который показан в фильме режиссера Евгения Ташкова «Приходите завтра». Снятая несколько десятилетий назад картина до сих пор смотрится с интересом. Потому что во Фросе Бурлаковой невольно узнаешь себя.

– Многие деятели театрального искусства отличаются многогранностью таланта: они и певцы, и актеры, и танцоры, и режиссеры. Но даже на их фоне Вы выделялись и выделяетесь особым даром…
– Спасибо за комплимент. Думаю, что мои способности ­обусловлены той средой, в которой вырос. Ученые до сих пор спорят, откуда пошли цыгане и почему они расселились по всему свету. Мне же по душе старая, как мир, легенда. На берегах Ганга жило племя сильных, красивых людей, отличающихся необыкновенной музыкальностью и пластичностью. Но однажды они неизвестно по какой причине (может, из-за дерзновенности духа) разбрелись по всему свету. Из скарба не оказалось у них ничего. Но не было утрачено умение песнями и танцами очаровывать людей, приводить их своим искусством едва ли не в экстаз. С этим наследством и отправились они искать свою землю.
Мне близка легенда потому, что она недалека от истины. Цыгане вели кочевую жизнь, странствуя из страны в страну, из края в край. Чтобы быстрее освоиться в незнакомой социальной среде, они должны были быть в известной степени актерами, психологами, зарабатывая в первую очередь умением петь, играть на музыкальных инструментах и танцевать. Эти качества передаются в нашем этносе от поколения к поколению, наверное, на генном уровне. Отсюда и многогранность таланта. Но немаловажную роль играет и стремление реализовать его.
Я, например, чем дольше работал в театре, тем больше хотел испытать себя на режиссерском поприще. Поэтому уже далеко не в юношеском возрасте сначала пошел в школу рабочей молодежи, а затем – на режиссерские курсы при ГИТИСе, руководил которыми народный артист СССР Андрей Александрович Гончаров. Каждый час общения с ним незабываем. Потому что он открывал новый, неведомый тебе мир, о котором порой и не подозревал.
Дальше начал самостоятельно ставить спектакли. Считал и считаю, что знание «технологии» работы над спектаклем, конечно, необходимо. Без нее – никуда. Но особенно необходимо знание жизни, умение разглядеть в быстро меняющихся событиях явления, разгадать их суть, найти на основе этих явлений свою тему в искусстве. Юрий Олеша назвал писателей инженерами человеческих душ. Думаю, что определение классика отечественной литературы напрямую относится и к нашему цеху. Более того, режиссер должен быть и политиком, и менеджером, и, если хотите, расчетливым хозяйственником. Все это приходит со временем, с жизненным опытом, позволяет оправданно рисковать. Да, каждый новый спектакль – риск. Тебя постоянно преследуют мысли о том, найдет ли предложенная тема отклик у зрителей, достойно ли ее художественное воплощение в игре каждого актера, в отдельных мизансценах. Иначе неминуема жестокая расплата.
Вместе с коллективом на основе постоянного поиска удается находить путь к сердцам и душам зрителей. Поэтому, в частности, уже тридцать лет не сходит со сцены театра спектакль «Мы – цыгане» по написанной мной совместно с выдающимся цыганским актером и литератором Иваном Ром-Лебедевым одно­именной пьесе. Его видели зрители Австрии, Индии, Италии, США, Турции, Франции, Японии. И в нынешнем году этим спектаклем мы открыли новый, 83-й театральный сезон. Это театральное представление критики расценивают как попытку философски осмыслить средствами своего искусства судьбу цыганского народа.

– В публикациях прошлых лет очень много внимания уделялось Вам как певцу. Утверждается, что на Ваших сольных концертах публика доходила до экстаза. Как Вам это удавалось? Какая песня у Вас самая любимая – «Очи черные», «Милая, ты услышь меня»?
– Весь вопрос в том, какая публика. Всегда ориентировался на слушателей, которые почитают песню-откровение, песню, уходящую корнями в народное творчество, которые органически не приемлют легковесности и фальши. В Киеве, в филармонии, однажды мы давали концерт. Сначала выступили Юрий Гуляев, потом певица, тоже солистка оперы (ее фамилию, к сожалению, запамятовал). Наступила моя очередь. То ли почувствовав мое волнение, то ли по каким-то другим, мне неведомым причинам работники, обеспечивающие концерт, вынесли на сцену микрофон и поставили его недалеко от рояля. Только начался проигрыш, слышу из зала: «Уберите микрофон». Не обращаю внимания. Уже несколько голосов требуют убрать микрофон. Мол, хоть ты певец не оперный, а драматический, будь добр петь, как все. Пришлось петь. В зале, а это был солидный зал филармонии, стояла такая тишина, что даже шепот был слышен. Спел. В тот же вечер возвращался в Москву. Половина почитателей провожали меня до вокзала!
Считаю, что настоящего успеха может добиться только тот актер и тот певец, которые способны на исповедальность. Сцена – место исповедальное. Ты не посредник между героем произведения и зрителем или слушателем. Ты и есть тот самый герой. Страдающий и радующийся, тоскующий и мечущийся, ревнующий и умиротворенный. Ты! Поэтому будь добр, обнажи душу до предела – так, чтобы и аудитория вместе с тобой страдала и радовалась! На театральной сцене актеру важно понимать, зачем он появляется перед аудиторией, что хочет сказать людям. Это важно осознавать и на эстрадной сцене. Петь не только для того, чтобы доставить слушателям несколько приятных минут (хотя и это важно), а для того, чтобы поделиться с ними тем, что волнует тебя самого. Любая песня должна иметь динамику развития как по действию, так и по эмоциональному нарастанию. Свой сюжет, свою законченную мысль. Поэтому песня для меня та же пьеса, сжатая до нескольких куплетов, маленький спектакль, вмещающий в себя человеческую судьбу или какое-то законченное событие. Вернее, так должно быть. Из пустой песни спектакль не получится. Но, если в песне есть глубокий смысл, подтекст, второй план, если это своеобразная сценическая миниатюра, в которой обязательно заложена своя драматургия, мысль, тогда это маленький исповедальный спектакль.
В этом смысле примером для меня всегда служила Клавдия Ивановна Шульженко. Песни в ее исполнении – инсценированный рассказ, новелла, спектакль, спетый и сыгранный по всем законам драматургии. Вспомним ее знаменитые «Три вальса», «Давай закурим», «Синий платочек»… А сколько чувства, души вкладывала певица в песню «Три вальса»? Здесь и грусть о том, что осталось в прошлом, и легкий юмор, и философские раздумья о жизни.
Певческая карьера складывалась у меня относительно легко: театр-то музыкально-драматический. Разница лишь в том, что на театральной сцене твои огрехи могут быть снивелированы прекрасной игрой коллег. А на эстраде ты один перед аудиторией, которая порой насчитывает тысячи зрителей. «Прикрыть» тебя некому. Русскую и цыганскую песню многое роднит. Их музыкальная палитра чрезвычайно широка – от грусти, озорства до философичности. Но у цыганской песни нет середины. Она всегда экзальтированна: если радость – то до восторга, если грусть, то до стона. Поэтому и исполнять ее не так-то просто, как иной раз кажется: стон не должен переходить в вопль. Видимо, мне удавалось находить эту золотую середину. Больше всего хотелось петь о красивой, благородной, самоотверженной любви, о ее торжестве над обыденностью, над пошлостью. Мне казалось важным донести до аудитории, чтобы не растрачивала на пустое душевные силы, а стремилась к тому, что составляет подлинную ценность жизни. Концерты проходили при полном аншлаге. От поклонников не было отбоя. В Воронеже выступал на открытом стадионе. Площадка огромная. На сцену вывезли на «Волге». Пока пел, машина стояла рядом со сценой. Концерт закончился. Сажусь в «Волгу» и вижу, что на поле выбежало полстадиона. В одно мгновение зрители оказались у машины, подняли ее и понесли на руках. Чуть с ума не сошел!
Париж. Солидный концертный зал. Пою «Очи черные», «Милую», «Бида мангэ». Мелодии будто вдавили слушателей в кресло. Сидят, не шелохнувшись, испытывая двойные, тройные душевные перегрузки. Парижане почувствовали, что сила цыганской песни не в бутафорских кибиточных принадлежностях, а в ярком музыкальном слоге, в поразительной правде человеческого переживания. Ну а когда вместе с Артуром Эйзеном начали петь «Подмосковные вечера», зал взорвался аплодисментами. По щекам у многих текли слезы.
Москва. Дворец спорта. Выступает известный югославский певец Джорже Марьянович. Исполнив старинную народную песню «Милая, ты услышь меня», он жестом остановил овации, попросил подняться меня, сидящего в зрительном зале, и сказал: «Вам понравилось, как я пел «Милую»? Знайте, Николай Сличенко делает это гораздо лучше меня. Мне остается только у него учиться…».
Все это, конечно, незабываемо. Но есть в душе особые отметины. Цыгане любят лошадей. Я не исключение. У меня целый табун лошадок. Разумеется, сувенирных. С коллекцией тоже очень приятные воспоминания. Однажды театр был на гастролях в том же Киеве. Местные журналисты допытывались, чем увлекаюсь. Сказал. Несколько дней спустя за кулисами вижу мальчонку лет десяти. Спрашивает дядю Колю. Познакомились. Оказалось, он решил преподнести подарок – лошадку из пластилина, которую лепил целую ночь. Встреча та имела продолжение. Как-то меня пригласили на российское телевидение, попросили, узнав о хобби, показать хотя бы одну вещицу. Захватил с собой ту, что из пластилина. Во время передачи вспомнил о мальчонке, который ее подарил. И что бы вы думали? Он позвонил мне домой. Вспомнили вместе с уже зрелым мужчиной, которого зовут Юрий, тот случай. Искренне поблагодарил его за подарок, который стоит у меня на самом почетном месте.
А любимая моя песня – не удивляйтесь – «Тбилисо». «Ромэн» приехал на гастроли в Тбилиси и давал представления в театре, который находился в парке, где оркестр часто играл «Тбилисо». С актрисой театра Тамиллой Агамировой, с которой уже более 55 лет в супружестве, мы, гуляя, останавливались и с наслаждением слушали эту мелодию. Нас приметили. Что бы ни исполнял оркестр, завидев нас, он тут же переходил на «Тбилисо». После окончания спектакля нас встречала та же мелодия. Она и стала своеобразным гимном нашей любви.

– Николай Алексеевич, через несколько недель Вы будете отмечать 80-й день рождения. Творческий путь завиден. Его результаты впечатляют. Какие из них Вы выделили бы в первую очередь?
– В первую очередь отмечу, что цыганская культура и искусство стали неотделимой частью общероссийского культурного пространства – общего достояния, которым мы по праву гордимся. Потребовалось много времени, чтобы цыганская культура начала сверкать всеми гранями, обогащаясь высокими образцами русской культуры, культуры других народов России и одновременно даря им свои богатства. Тешу себя надеждой на то, что этому способствовала и моя многолетняя деятельность.
История нашего театра – это ведь тоже история взаимопроникновения культур. Начнем с того, что создан он был по инициативе цыганской интеллигенции, которую поддержал видный советский государственный деятель Анатолий Васильевич Луначарский. Идея обрела реальные черты быстро. 24 января 1931 года состоялось торжественное открытие студии, а уже 16 декабря она показала первый трехактный музыкально-драматический спектакль по пьесе Александра Германо «Жизнь на колесах». После премьеры студию переименовали в цыганский театр «Ромэн». Начинали трудно. Достаточно сказать, что пьесы о жизни цыган никто не писал. Но театр состоялся. Состоялся во многом благодаря таким корифеям ­отечественного сценического искусства, как Михаил Михайлович Яншин, который возглавил коллектив в 1937 году и руководил им около пяти лет. Репертуар театра пополнился произведениями русской и зарубежной классики. Спектакли раньше играли на цыганском языке. При Михаиле Михайловиче стали играть на русском, что значительно расширило аудиторию. Постепенно появились свои драматурги, в числе которых Иван Ром-Лебедев и Иван Хрусталев. И сейчас у нас рождается молодая драматургия, представляемая Николаем Лекаревым, Татьяной Репиной, Радой Богдановой.
Театр ведет доверительный разговор со зрителем не только о прошлом российских цыган, но и затрагивает сложные проблемы, с которыми они сталкиваются в наши дни. Сейчас ведь практически не осталось цыган, ведущих таборный образ жизни.
По меткому выражению Гарсиа Лорки, тайну содержит в себе каждый предмет. Театр же – это не только тайна вещей, но и духа. Акцент на исследовании «тайны духа человека» позволяет коллективу выходить далеко за рамки «национальной принадлежности». Эти сложные задачи поддаются решению еще и потому, что в труппе 95 процентов актеров с высшим образованием, закончивших ­ГИТИС, Гнесинку, Щукинское училище. Дух творчества коллектива настоян на удивительном таланте старшего, среднего поколений, гармонично сочетающегося с талантом и задором молодых актеров. Вспоминаю строки одного, быть может, малоизвестного широкой публике стихотворения: «У птиц спросили, как вы живете? В полете…». Красивые строки! Только полетом – трудом, любовью, мечтою жив человек, и труд, любовь, мечта устремляют его от высоты к высоте. Эти же качества ведут от высоты к высоте наш театр.
У цыган есть такая поговорка: «К цыганскому костру соловьи слетаются». Каждый театральный сезон коллектив «Ромэна» разводит свой «костер», рассчитывая на то, что на его приветливый, загадочный огонек «слетятся» самые взыскательные, самые требовательные зрители. В том числе – и белгородцы.