Коль Рим спасли, и нас смогут?

Село Богородское у мобильного, всегда готового сорваться в путь новооскольского рыболовного народа было на особом счету. На тамошнем водоеме из-подо льда славно «брали» на мормышку и на блесенку окуни-«горбачи». Да такие, что иной не пролазил в просверленную ледобуром лунку и его приходилось с трудом протискивать через нее. Но, просверлив в толстенном льду не один десяток лунок, попадал, случалось, на стайку. И тогда на льду, шурша ледяной стружкой, блестя радужным оперением, ворочалась не одна пара-тройка «горбачей». Музыка для слуха, услада для глаза!
И тогда не жаль было полуночного пробуждения и долгого пути к автовокзалу в полном боевом снаряжении (зачехленный ледобур, ящик- сиденье на ремне или рюкзак с удочками и термосом за плечами.
Селяне, гадая, говаривали, случалось: «Смотри, хоккеисты, что ли, приехали?».
Три десятка километров в автобусе да еще пяток пешком по сугробам к водоему, чтобы с зарей быть на месте и дружно решетить лед в надежде на ту самую удачную и счастливую лунку.
Впрочем, и путь на рыбалку, при всей его сложности, был небезынтересен. По селу, что в свое время являлось одним из юсуповских владений, мимо таинственного остова храма Пресвятой Богородицы. Совсем даже не скучно. Да еще в предвосхищении забавы.
А еще была богородская попутная особинка — несметное число стай дворовых гусей. Они степенно пересекали дорогу, чтобы, подобно нам, пораньше попасть в низину, к ручью с незамерзающими плесами. Там у них с ранним утренним купанием случались поиски съестного, а порой и жестокие драки гусаков.
За водную территорию, за будущие летние пастбища. За подруг-гусынь, которые, погогатывая, тем не менее пристально следили за ходом боев между своими повелителями. Тут взлетали и рушились авторитеты. Порой не только самих гусаков—вожаков стад, но и их пастушков, наведывающихся сюда по повелению родителей с хворостиной. А иногда даже и авторитеты дворов: «У Абыкиных гусак — лучше не замай!».
С этой интересной птицей мне довелось познакомиться, когда я в буквальном смысле под стол пешком ходил. В годы войны родители, призванные на нее, отправили меня на мамину Орловщину, в деревню Дровосечное, под неусыпное око бабушки Акулины и тетушки Нюси.
Однажды «око» просмотрело, и я оказался за огородом. А там — гуси. Эти ужасные чудища, окружив, стали вытягивать ко мне длинные шеи, жутко шипеть и больно щипать меня. Наоравшись в безуспешных призывах своих спасителей, я стал уже от отчаяния отвешивать пощечины этим гнусным, тянущимся ко мне головам. И стая быстро угомонилась. Подоспевшую помощь я встретил победителем.
Благое это дело — опыт. В уже послевоенном Новом Осколе первоклассником я одолевал путь к «красной» (такими были ее кирпичные стены, выложенные еще в «купецкую» пору) школе. Он был близким. Но в этом и преимущество — завелось немало мест, которые после школы требовалось непременно посетить. Одно из таких — странного вида кирпичные сооружения вблизи базарной площади. Давнее купечество, видать, хранило под теми кирпичными надземными сводами продукты для базарной реализации.
Страсть как хотелось побывать в тех катакомбах. Но они постоянно были затоплены водой. Круглый год стояли в ней каменные своды. И в эту «венецию» со всех окрестных улиц сходились дневать гуси (одна из основ городского прокорма). Плавали и густо дремали на берегах. Я, оставив портфель, смело и провокационно заходил в самую гущу их и всякое возмущение подавлял пощечинами. Результат был абсолютно таким, как в Дровосечном. Мое верховенство признали, возмущенно гоготали, но уже не подходили и не подплывали. Даже на зов.
А дальше были другие интересные для меня места. Прямо на той же широкой улице жившие там мои одноклассники обозначали портфелями футбольные ворота... А еще чуть дальше была трехэтажная, еще купеческой постройки, каменная мельница. На ней уже в послевоенное время случился пожар, от которого плавились стекла в домах противоположной стороны улицы.
А следом был вокзал с вечно загадочными перронами, а еще дальше, у железнодорожных путей — пакгаузы (мы на свой лад упрощенно звали их «бакаузами»). А у «бакаузов» — еще одна лужа-озеро, с гусями-знакомцами. И все это нужно было обойти. Словом, к обеду и подготовке уроков я не поспевал почти регулярно, терпя за то выволочки.
Да ведь и поделом. У того же «бакаузского» озера ушла под первый тонкий лед ко дну калоша с моего валенка. Обувка по тому времени универсальная и потому в семьях весьма ценимая. Ну и грустным же был тогда путь домой!
На близком излете пятидесятых меня позвали в прохоровский хуторок Хороший. Поехал туда за зерном, заработанным на летней техникумовской практике, — «штурвалил» на прицепном зернокомбайне «Сталинец-6». Приехал, а в хуторе — праздник Покрова. Хуторяне, как водится, друг к другу — в гости. И решительно в каждом дворе — прозрачнейший холодец-студень из гусиных потрошков и подкрылков да полудикие терпкие моченые груши. Чем богаты, тем и рады.
Если даже послевоенные города кормили гуси, то селу, как говорится, сам бог велел. И хочешь не хочешь, того студня с подношением отведай, не отказываясь, — обида случится едва не смертная.
Прохоровка многострадальная, вынесшая неслыханный в тысячелетиях удар войны, и столь щедрая на простую людскую доброту, хлебосолье, добросердечие. Впрочем, с последним и другие районы нашей Белгородчины — тоже не калитка в заборе. Если гость — ворота нараспашку.
Валуйки чтут одним из видных своих достояний бархатный высокий бас Николая Моруса. Попевший и поколесивший в свое время в профессиональных ансамблях, он многие годы ведал в Валуйках районной культурой, никогда не упуская случая самому спеть на бис со сцены.
В районной культуре и сестра Николая — Лидия. По складу души и по призванию (она — заслуженный работник культуры России). А родина валуйских Морусов — хуторок под крупным вейделевским селом Николаевка. В этом селе, кстати, жили предки недавно покинувшей нас великой оперной певицы Ирины Архиповой.
Николай как-то рассказывал: «Зимними вечерами мама усаживала меня с сестрой драть пух с гусиных перьев. И за этим занятием пела с нами старые песни. На голоса и тона».
Низкому маминому альту вторили два высоких дисканта. Своего рода начальное песенно-музыкальное образование. А ведь наверняка и предки Ирины Архиповой (как без того в деревне) драли гусиный пух и не безмолвствовали при этом. И не без, пусть и косвенного, посредства этой вездесущей рус-
ской птицы всплывали на свет глубинные мелодии и мысли народных песен. Было на чем взрастать талантам.
Гусь в отличие от многой другой домашней живности более склонен к самопрокорму. Весь день готов провести у водоема, нащипывая зеленую травку. Во дворы само-
стоятельно следует лишь ночевать да получить какой-никакой концентратный прикорм.
Скороспелость гуся приличная. До первых осенних холодов нагуляна вполне весомая тушка. Да и спрос на гусятину между тем убыли не знает никогда. С мороза что может быть слаще горячего борща с гусятиной? А в праздник — запеченного в духовке гуся, начиненного яблоками? Опять же — целебный гусиный жир, перо, пух...
Когда возобладал благословленный сверху частный интерес и прекратили существование колхозы с совхозами, приведенные выше «экономические выкладки» не могла не принять за руководство к действию какая-то часть предпринимателей первой волны.
В Новоосколье на одном из отделений прославленного прежде госплемптицезавода возникла гусеферма. Для успешного ее развития было, похоже, все: водоем, естественное пастбище и поля сеяных трав, работники, умевшие обращаться с птицей, в том числе и водоплавающей. Но, неплохо начавшись, дело не пошло.
В Валуйках на отделении прежде известного успехами птицесовхоза имени Ватутина заработала созданная предпринимателем-энтузиастом гусеферма с инкубированием гусиных яиц. «Недолго музыка играла» и здесь.
Завелись гуси в частном порядке на Грачевском водохранилище, что в Валуйском районе. Руководителя «Грачевой пасеки» (так было названо новое хозяйственное образование) отличал не только энтузиазм — хорошее знание сельхозпроизводства, умение мыслить на перспективу.
Затевал не только гусеразведение, но и производство гусепеченочного паштета. Массовый покупатель, увы, не узнал этой продукции. И ведь поставить это в вину предпринимателю сложно. Взявшись за другую отрасль, он ведет и развивает ее сейчас вполне успешно, в некотором роде даже инновационно.
На каком рыночном «вывихе» обламывается перспективное «гусиное» дело, еще предстоит вычислить дотошным экономистам. А что оно перспективно, доказывают частные сельские дворы. Заведенные в них гуси «обучают» в вузах крестьянских детей, подкармливают и поддерживают подавшихся на городские хлеба и поиски работы взрослых отроков. Гуси в крестьянских дворах — «кубышка», мало в чем уступающая разве что свинке. Может, для более крупного масштаба, чем двор, не хватило заимствованных зарубежных технологий, по которым более чем успешно работают сейчас куриные пром-птицеплощадки?
Может, гуси слишком свободолюбивы, чтобы зажить в тесной, оснащенной всеми технологическими благами клетке? А подай им водоем. А подай им зеленотравное пастбище... Но что сделаешь, таковы они в природном существе своем. Однако ведь «кормят», «обучают», «поддерживают», помогают создавать накопления. Кандидатура «на списание», похоже, явно неподходящая.
Почему в «заздравии» оказались у нас гуси села Богородское? А вот почему. Передо мной постановление главы администрации Новооскольского района от 11 февраля 2010 года. Этим документом десяткам людей (специалистам, чиновникам разного уровня, культработникам) предписывается принять деятельное участие в создании в селе Богородское Дома гуся (считай, музея), организации там ежегодного «Праздника гуся».
В Новооскольском районе создаются семь рекреационных зон. Это зоны обустроенного массового культурного отдыха и времяпрепровождения. Одна из таких зон — в селе Богородское. Лето для того — время очень даже стоящее. Как не восстановить что-то интересное в историко-культурном отношении в княжеском юсуповском владении?
А храм Пресвятой Богородицы, мимо очертаний которого в предутренней мгле несколько завороженно проходили на пути к водоему ватаги новооскольских рыболовов-подледников, уже восстановлен. Причем блистательно в прямом и переносном смысле. Блистает не хуже того, что звоном своих колоколов созывал богородцев и обитателей окрестных селений в давние-давние времена.
И как было пройти мимо богородских гусей, если о них тут едва не спотыкаешься. Породы не холмогорской и не линдовской, но весьма схожие и с теми, и с другими степенностью и дородством, — предмет элементарного селекционного отбора.
На племя — лучшего гусака-бойца, лучшую несушку-гусыню, молодь, что способна нагулять за лето рекордного веса тушку. На таких уже посмотреть приятно, а уж отведать деликатесных студней или поставить во главу стола гуся, запеченного в яблоках!.. Американцы с их рождественскими индейками пусть отдохнут.
Побудительные мотивы всей этой гусезатеи, как можно полагать, значительно шире, чем просто пропаганда дворового гусеводства и восстановления бывшего популярным народного промысла. Это еще и кусочек деревенской жизни на природе. Естество этой жизни чем дальше в «цивилизацию», тем дороже становится.
А если еще в том природном обустроительстве не забыть об организации (пусть и на новой основе) рыбалки на богородском водоеме? Ведь он удивительно продуктивен в воспроизводстве живого. Там не только «горбачи» из-подо льда. В иные годы щуки там укрощали наглухо даже лягушиный квак и почти остервенело хватали спиннинговую блесну. С восстановлением всех местных прелестей турпотоку и турпритоку в Богородское наверняка не иссякать. Причем не только из мест ближних.
Что же до гусей, то про них в веках живет молва: однажды спасли Рим. Они в значительной мере способны посодействовать в том и богородцам. Во всяком случае продлить жизнь этому селу. Ведь чего стоит одно только имя — Богородское.