Секрет долголетия известен... всем?

ЖАРКОЕ июльское солнце клонилось к закату. Вот и закончился еще один день выставки, где, кроме губернии Екатеринославской, принимали участие Таврическая, Херсонская, Полтавская, Харьковская… Всех не перечислишь.
И чего тут только не было! Продукция животноводства, полеводства, огородничества, плодоводства, виноделия. Все, что так необходимо для работы свеклосахарных, винокуренных, мукомольных и маслобойных заводов.

ДУША Петра радовалась и пела. Из-за удачных контрактов его отца на поставку зерна, от хороших деловых контактов, а еще больше оттого, что встретил здесь девушку, которая ему во снах грезилась. И как хотелось, чтобы Ксюша стала его женой. Все время, что длилась выставка, он хорошо изучил строгий нрав ее отца, понимал, что промедли – и расстанутся, разойдутся их пути-дорожки. Поэтому дал себе слово: к концу выставки уговорить отца засылать сватов. Осень – время свадеб. Ой как нужна ему хозяйка в доме! И по глазам, и по вспыхнувшему при встрече личику догадывался, что сердце Ксюши бьется к нему навстречу.

Так и случилось. Перед отъездом хлопнули друг друга по рукам Игнат и Остап, крепко, по-мужски, обнялись и назначили день свадьбы. Решили такое дело в долгий ящик не откладывать.
МОЛОДЫЕ, Петр да Ксюша, рады были радехоньки. А через девять месяцев после свадьбы Ксения одарила мужа дочерью-первенцем Домной; это уже позже, по метрике, записали ее Екатериной.
Жили в достатке, нужды не зная, работали не покладая рук, друг на друга нарадоваться не могли. Восемь деток родилось у Ксении Остаповны и Петра Игнатьевича. А Домна – самая старшая. Слушались ее все, как она скажет, так и будет. В хозяйстве матери помощница, младшим братишкам-сестренкам за няньку.
Что только не пришлось пережить. В 1914-м вспыхнула империалистическая, самым тяжелым был февраль 1917 года, осень 1918-го… Белые, красные, австрияки, немцы, большевики, махновцы, петлюровцы, деникинцы… Все рвались к Екатеринославлю – теперь он Днепропетровск называется.
– Как сейчас помню, – рассказывает Екатерина Петровна, – в нашей деревне бои шли. Строчили пулеметы. Снаряды разрывались. Стрельба не прекращалась ни днем, ни ночью. Пальба такая стояла, что не знали, как уберечься. Гибли люди и от шальной пули. А мы же дети – поиграть хочется. Только затихнет на минутку, мы уже из погреба выскочили и играем в казаков-разбойников. Все население пряталось в погребах под домом. Наш погреб стоял отдельно. Мама с младшенькими была, а мы с братом заигрались, когда стрельба началась. Мама не знает, их спасать или нас искать. Кричит, зовет, а пули как пчелы жужжат, в стену рядом с нами впиваются. Не знаю, как живыми остались. Потом дядя Прохор, мамин брат, приехал на тачанке, забрал к себе. Мы дядю очень любили, он с юмором был. Как что скажет– все смеются.
– Привез нас с братом Ильей в свой дом, – продолжает Екатерина Петровна. – Садитесь, говорит, на скамейку, обедать будем на улице, во дворе. Тут спокойно. Сели, едим, вдруг – снаряд летит через двор. Пролетел над нами и упал прямо в соседский. Все со стола как рукой смело, как будто ничего и не было, мы и шелохнуться не успели. Никогда этого не забуду. Переночевали, а рано утром дядя отвез нас на хутор к дедушке. Вокруг хутора хлеба стоят высокие. Мы с Ильей к маме хотим, по дому скучаем, решили сбежать, а дороги не знаем. Попрятались в хлебах и сидим. Нас зовут, ищут, а мы молчим. Дедушка, когда нашел, сердитый был очень, побить хотел, но бабушка не дала. Говорит, это они по матери тоскуют, соскучились. И нам: потерпите, бои утихнут, отвезем вас. Мы остались, больше не убегали.
– Время хлеба убирать, а тут бои идут. Работать некому, все воюют, – вспоминает женщина. – Брат с братом воюет. По улицам Екатеринославля пройти нельзя было. Валялись осколки снарядов, штукатурка с домов, трупы животных, разбитые стекла. Ни одного целого окна в городе не оставалось, все были разбиты. А 1919 год был еще страшнее…
Течет рассказ, как вода в Днепре, то тихо, плавно, то громко, взволнованно. Может, оттого, что повзрослела рано и понимала весь ужас братоубийственной войны. Может, оттого, что детство Домны-Екатерины выпало на лихое время. Чувствуя свою ответственность перед родителями за младших сестер и братьев, помогала матери во всем.
ТОЛЬКО не в ее детских силах было изменить то, что изменить было нельзя. Когда пришли раскулачивать, не посмотрели на восьмерых малолетних деток, забрали все подчистую, до маковой росиночки и предписание выдали всей семьей выселяться в Сибирь. Отец так и рухнул, как подкошенный, сердце не выдержало. Все, что потом и кровью от зари до зари на семью зарабатывал, забрали, из добротной хаты в никуда выгнали…
Похоронили отца. Да разве беда одна приходит? Стали умирать от голода и болезней младшенькие, один за одним. Троих братьев и сестру похоронила Домна. Надо было спасать оставшихся. Пошла работать в дом к управляющему городом Крижиминскому. А когда семья переехала в Никополь, работала в роддоме. Тогда еще трудовых книжек не было, только справки. Снимали квартиру, своего жилья не было. Вскоре устроилась в ясли, сначала санитаркой, а когда увидели, как к ней тянутся дети и она отвечает им взаимностью, перевели воспитателем.
Видно, предначертано где-то судьбой ей всю жизнь, с самого своего детства воспитывать и нянчить детей. То братьев и сестер, то детей управляющего, то младенцев в роддоме, то в яслях, то в детском саду. О себе думать было некогда. Страна поднималась с колен. И как многие, по комсомольскому призыву, а может, в надежде получить себе отдельное жилье, в 1939 году уехала в Сумгаит. Дали общежитие.
А в самом поселке поначалу населения было всего-то шесть тысяч человек. Это потом уже, когда заработали заводы синтетического каучука, алюминиевый, трубопрокатный, пошли первые трамваи, население выросло до 135 тысяч, и поселок получил статус города.
НО ДО ЭТОГО было еще далеко. А впереди маячила война. В первые дни муж ушел на фронт. А она носила под сердцем ребенка.
Откуда было ждать помощи и поддержки, куда ехать рожать, когда уже вся Украина полыхала в огне? Единственное письмо, которое она до сих пор хранит, получила от сестры: «Проявляй себя героем. Я оканчиваю курсы медсестер и готова идти на защиту своей Родины. Надеюсь, что мы отрубим длинные руки проклятому Гитлеру и вернемся с победой».
Это была последняя весточка. Сестра с войны не вернулась.
…Но родился сын, и надо было жить дальше несмотря ни на что. Через два месяца декретного отпуска вышла на работу. Завод перевели на военное положение. Все работали для фронта, для победы.
– Очень трудно было, – говорит, подперев щеку рукой, Екатерина Петровна. – Мне казалось, что трудно всем, а мне труднее всех. Шла война. Закрылись детские сады. Куда девать ребенка? А надо было работать, чтобы кормить его, маленького. Пошла на военный завод. Через три года открыли детские ясли и меня поставили заведующей. Но здоровье за эти годы было подорвано. Стала болеть, не спала ночами. Переживала, что от родных нет вестей. 16 лет я отдала Сумгаиту. Затем переехали в Россошь. Сын окончил школу механизации, уехал поднимать целину. Как уезжал, одела его с иголочки, ботиночки купила чехословацкие. А там заработка никакого. Вернулся из Северного Казахстана без денег, добираясь домой в тамбуре вагона. Еще в Крыму работал, дома из песчаника строил…
ТУТ ЗНАКОМЫЕ посоветовали нам переехать в Белгород. Борис Николаевич Чефранов дал нам с сыном семейное общежитие, девять квадратных метров на двоих. Сын женился, его забрали в армию. Служил в Калужской области. Родился внук Витя. Надо было улучшать жилищные условия. Поехала в Москву, на прием к министру обороны Гречко. Он меня принял, выслушал, пообещал помочь. Получила малогабаритную квартиру на улице Ленина. Жили все вместе одной дружной семьей. Летом каждый год ездили отдыхать в Феодосию, на Черное море. Тогда ни границы не было, ни таможни. Ездили как к себе домой. Одна страна. Один народ. Люди душевные, встречали как родных.
– Затем родилась внучка Лена, – звучит продолжение рассказа. – Я помогала сыну и невестке, они вместе работали на заводе. Воспитывала внуков, ну а когда родились правнучки Наташа и Марина, занималась с ними, читала сказки, учила писать и считать. Лена в детский садик не ходила, была со мной до самой школы. В моей комнате в углу стоял столик, где она занималась. Пока Витя был в школе, мы с ней проходили и грамматику и математику. Бывало, они между собой начнут спорить, я скажу свое веское слово – и сразу утихомирятся.
Как-то была на кухне, месила фарш для котлет, слышу, спорят. Позвала и одну, и другого, чтобы разобраться в ситуации. Спрашиваю, в чем дело? А они в один голос каждый свою правоту доказывает. «Тихо!» – прикрикнула. И рукой махнула, забыв, что она у меня в фарше. Кусок фарша так и повис на потолке. И мы все втроем, увидев это, хохотали до слез, и все обиды были забыты.
– Правнучки, – с гордостью говорит Екатерина Петровна, – у меня очень хорошие. Внимательные, заботливые. Делятся со мной, советуются, доверяют свои секреты. Я очень люблю своих внуков и правнуков… – На мгновение замолкает, задумывается и добавляет: – Не знаю, как эти годы прошли? Вся жизнь в переживаниях. Лишь начало жизни – достаток, когда все было. Свой дом. Свой сад. Место хлеборобное, чернозем. Урожай картошки собирали полную бричку. Картошка как поросята была, одна в одну. Через речку помидоры сажали, до сих пор их запах помню.
– Юность начиналась с копеек, но молодость брала свое, – улыбается Екатерина Петровна. – После работы собирались на улице, песни пели, гармошка играла… А утром чуть свет вставать на работу.
И ВНОВЬ предается воспоминаниям.
– Молодость – трудности, лишения. Церкви закрыли. На попов – гонения. Священников сажали. Хлеб забирали. Отец был регентом в церковном хоре. Очень хорошо пел, по нотам. Церковь у нас была большая, красивая. Окна с витражами, колокола с таким звоном, что в соседней деревне было слышно. Когда отец умер, его отпевали в церкви. А потом и церковь разграбили и колокола поснимали. Если б не вера в Бога, разве б я все это выдержала?
– Сколько себя помню, всегда в работе, – как о само собой разумеющемся, не жалуясь, говорит собеседница. – Всегда занята чем-то. Свободного времени не помню. Старость? Я не знаю, когда наступает старость. В 80? 90? 100? Я первый зуб потеряла в 70 лет. Удалили, приехала домой довольная. А когда наркоз отошел, оказалось, что удалили здоровый, а больной оставили. А сейчас сыну уже 70.
Последние полгода в зеркало не смотрю. Катаракта. До этого и шила, и вышивала, и штопала. А так хочется увидеть родные лица. Вот сын с невесткой отмечали 45 лет совместной жизни, рассказывают, какую им вазу напольную подарили, какой на ней рисунок. Сын на балконе шкафчик сделал своими руками. Я это не вижу. А так хочется посмотреть.
– Зарядку делаю каждое утро, – слышу неожиданное от человека очень почтенного возраста. – А шесть лет назад случился перелом шейки бедра. Теперь из квартиры не выхожу, все-таки пятый этаж. Так и живу. Сорок шесть лет в мире и согласии в одной квартире с сыном и невесткой. Дай Бог им здоровья. У меня и внуки золотые, и правнуки. У каждого есть что вспомнить, что сказать, о чем со мной поговорить. Заботятся, часто приходят, уделяют внимание. Устраивают мне домашние праздники. Когда они были маленькими, я делала для них праздники, теперь они мне. Песни поем, у всех голоса хорошие.
– Какие? – переспрашивает Екатерина Петровна. – Разные. Моя любимая? «Посияла огирочки». Недавно на мой день рождения пели «Ой, соловейко», а еще «В саду гуляла, цветы збирала». Очень душевные песни. Вся семья собралась за столом, и внуки, и правнуки. Благодарю Бога и всех за все. Что пришли, уделили мне внимание, подарки дарили, поздравляли. Только не спрашивайте, сколько мне исполнилось, – смеется. – У женщин года не считают.
ТАК И НЕ РАСКРЫЛА мне секрет своего долголетия Домна (Екатерина) Петровна Василенко, которая 10 октября 2011 года отметила столетний юбилей. А может, и нет никакого секрета, когда тебя окружают любовь, внимание и забота близких?